В четвертой части «Драматических сочинений и переводов» г. Полевого содержится три драмы: «Смерть или честь!», «Елена Глинская» и «Мать-испанка». Всем известно, что г. Полевой взял содержание драмы «Смерть или честь» из повести, но не все знают, может быть, почему именно он взял его из повести. Те, которые полагают, что он поступил так по общему всем нашим доморощенным драматургам недостатку воображения, очень ошибаются. Вот собственные слова г. Полевого:
Мне хотелось испытать возможность в наше время драмы собственна (?..) вроде драмы Лессинга, Иффланда, Дидерота и с тем вместе увериться: справедливо ли мнение некоторых критиков, будто из повести или романа не может быть заимствовано сценическое представление, в чем ссылались на множество неудачных опытов? Содержание сей драмы взято из повести Мишель Массона «Le grain de sable»[1], помещенной в изданном им собрании повестей, под заглавием: «Daniel le Lapidaire ou les Contes de l'atelier»[2] (Париж, 1833 г.){1}.
Кто же те «некоторые критики, которые утверждали, что из повести нельзя сделать истинно хорошей драмы»?.. Да первый – сам же г. Полевой! Не тот г. Полевой, который не додал шести книжек «Русского вестника», не тот, который выкраивает из чего попало плохие драмы, создает комедии вроде «Войны Федосьи Сидоровны с китайцами» и воспевает «деньги»; но тот, который издавал «Телеграф», который ссорился с другом и недругом за свои убеждения, порицал направления драм гг. Шаховского и Кукольника и не воспевал «денег»…
Нам особенно нравятся те драмы г. Полевого, в которых он изображает вельмож и вообще людей высшего тона. Здесь он неподражаем. Смотря на его графинь и баронесс, не скажешь, что они вчера еще были кухарками своих мужей, которые, в свою очередь, только что сошли с запяток; слушая, как рассуждают у г. Полевого герцогини и герцоги, не подумаешь, что ошибся дверью и попал вместо гостиной в лакейскую… «Смерть или честь» – драма самого высшего тона: в ней действуют графы, министры, сам герцог и весь двор его. Вот сцена, которой нельзя довольно налюбоваться: элегантность удивительная!
Герцог, герцогиня, граф Оттон Шварцберг и другие.
Зильбер (герцогине). Само небо благословляет прибытие вашей светлости: после дождливой погоды настал такой прелестнейший день!
Герцог. Да, сегодня можно славно поохотиться. Надеюсь, что и вам, герцогиня, будет весело порыскать по полю?
Герцогиня. Я плохая наездница, но люблю смотреть на живое удовольствие охоты, и все, что нравится вашей светлости, нравится и мне.
Герцог (в сторону). Идиллия! (Шварцбергу.) А вы, граф, ведь с нами?
Шварцберг. Если только ваша светлость не прикажете мне остаться.
Герцог. Помилуйте, граф: вы такой опытный охотник, вы украшение нашей прогулки… Вот г. Зондермана можем мы оставить в покое – он так занят теперь счетами…
Зондерман (тихо). Я погиб!
Герцог. Подивитесь, герцогиня, что даже граф Оттон едет с нами. Воля ваша, а уж этим мы вам обязаны.
Герцогиня. Мне?
Герцог. Вам именно: он не смеет ослушаться повелительницы всех сердец.
Оттон. Не знаю, ваша светлость, почему не изволите вы предполагать, что я хочу также отличиться удальством на охоте.
Фредерик. Прекрасно, граф! Так вы ничего не захотели бы сделать в угодность герцогине?
Оттон. Я готов жертвовать жизнию, чтобы только доказать…
Шперлинг. О граф! вы заставили бы тогда плакать многих, многих… не только во дворце, но и в бедных хижинах и на чердаках, какие находятся в улицах Черного Сокола!
Герцог (смеясь). Или, как бишь называют ту улицу, что идет от Эггерсдорфской заставы? Не помните ли вы, Шперлинг?
Шперлинг (улыбаясь). Как бишь… В ней еще такие красавицы булочница и пирожница{2}.
(Многие смеются.)
Допустим, что примечание, на которое мы указали выше, придумано не для того, чтоб придать побольше важности слабому, тщедушному созданию и прикрыть благовидным предлогом не совсем хорошо рекомендующееся литературное похищение; согласимся, что действительно не другое что-нибудь, а только желание увериться – можно ли из повести сделать драму – заставило г. Полевого заимствовать содержание драмы «Смерть или честь» из повести. Но вот вопрос: что заставило г. Полевого заимствовать содержание «Елены Глинской» у Шекспира и Вальтера Скотта? В чем увериться желал г. Полевой, пародируя «Макбета» и насильственно перетаскивая в свое сшивное произведение нисколько не подходящую к тогдашнему русскому быту сцену из «Кенильвортского замка»? Зачем также г. Полевой переделал свою «Мать-испанку» из романа Мейснера «Редкая мать», а «Парашу-сибирячку» из повести Местра «Молодая сибирячка», – словом, для чего сшил он все свои драматические представления и повести, исторические были и небылицы, анекдоты и сказки из чужих лоскутьев?.. Ради какого испытания, наконец, еще недавно, в последнем блистательнейшем творении своем, «Ломоносов», исказил г. Н. Полевой повесть брата своего, К. Полевого, и повторил в своей переделке гуртом все эффекты, которыми в продолжение нескольких лет озадачивал публику Александрийского театра поодиночке?.. Вопросы неразрешимые, на которые едва ли и сам г. Полевой возьмется отвечать удовлетворительно…
