Император Российской империи приложил к выгнутой брови подзорную трубу, покрутил блестящий окуляр. Тонкомордый ахалтекинец под ним перебрал точеными ногами с белыми повязками и всхрапнул, заставив седока бряцнуть шпорами. С невысокого пригорка хорошо просматривалась как бы подвешенная в сыроватом весеннем воздухе столица Франции город Париж. На дворе был теплый туманный март 1814 года, предстоял последний рывок, чтобы добить врага в его же затейливых дворцах, и самодержец пристально оглядывал редуты неприятеля, выискивая слабые места. Их было много, единственное, чем остатки армии Наполеона грозились, это непредсказуемым броском умирающего зверя, поэтому Александр Первый не спешил посылать в бой доблестных гвардейцев, надеясь на скорую безоговорочную капитуляцию. Но ставка врага молчала уже несколько дней, она затаилась, оттуда несло опасностью. Император опустил трубу, чуть развернулся к сопровождавшей его свите из боевых со штабными генералов и офицеров:
— Господа, я думаю, ждать больше нечего, — твердым голосом произнес он. — Парламентеров неприятель не выслал, белых флагов не выкинул.
— Ваше императорское Величество, Наполеон Бонапарт рассчитывает на то, что коалиционные войска не посмеют нанести удар по центру мировой культуры, — откликнулся кто–то из генералов. — Прикрываясь этим, да еще занявшими места в боевых порядках горожанами, он полагает, что мы первые предложим ему мирный договор.
Самодержец покривил украшенную рыжим бакенбардом правую щеку, почмокал губами. Затем вскинул голый подбородок и властно обозрел окрестности:
— Вот и не станем оттягивать знаменательного момента, мы знаем, что мир достигается только лишь через войну, — сложив трубу, император натянул белые перчатки и взмахнул рукой. — К бою!
Все вокруг немедленно пришло в движение. К полкам и дивизиям галопом понеслись полководцы, пехотные с артиллерийскими части начали выдвигаться на заранее оговоренные позиции, размещенная на флангах кавалерия подтянула свои ряды. Командиры вышли вперед, встали под хоругви в руках знаменосцев. Ударила барабанная дробь и тут–же запели сотни медных труб. Под ритмичные, будоражащие нервы, звуки перекрещенные белыми ремнями гренадеры в высоких киверах выбросили вперед длинные ружья с примкнутыми штыками, по примеру римских легионов твердой поступью двинулись на врага. Они должны были пробить оборону, чтобы в брешь могли хлынуть находящиеся в засаде новые полки. Из–за спин ударил залп медных мортир с чугунными пушками, тысячи белых облачков от сгоревшего пороха вознеслись над войсками в еще не выцветшее синее небо. Будто души уже приговоренных к смерти солдат они закачались над землей, не спеша расставаться с нею. Пространство содрогнулось от просверливших его ядер, раззявив глотки воины подбодрили себя яростными проклятьями. Битва за Париж началась, последнее сражение за почти два года смертельного противостояния двух величайших в мире армий быстро набирало обороты.
На правом фланге пританцовывала на месте входящая в состав отдельного Кавказского корпуса сотня терских казаков под началом сотника Назара Лубенцова. В черных черкесках с газырями, за отворотами которых белели новые рубахи, подпоясанные тонкими ремешками с кинжалами на них, всадники сдвинули на затылки черные папахи с белыми курпеями и зло посверкивали глазами в ожидании приказа. Над головами качался лес острых пик.
— Опять нам достались лыцари в доспехах, — вглядевшись вдаль, сказал кто–то из конников. — Вон как панцири на солнышке засверкали.
— Кирасиры эти? Твоя правда, пока броню просекешь, весь потом обольешься, — согласился с ним сосед. — Сначала по ним пускай мортиры поработают, а потом разберемся.
Станичники прошли войну рука об руку, они на опыте знали о законах битвы, о том, как легче добыть победу. Тертые казаки старались оттеснить молодое пополнение к задним рядам, чубатые малолетки глазами загнанных бирюков озирались по сторонам. Теперь и они ощутили разлившийся в пространстве солоноватый запах крови, ноздри раздулись, рты ощерились, обнажив крепкие зубы. Парни и правда походили на бирюков подростков, выведенных родителями–волками сразу на крупную добычу.
— Чего папах на зенки надвинул? — ткнув ручкой нагайки казачка сбоку, нахмурил брови урядник Дарган Дарганов. Сам пару лет как из малолеток, он успел пройти крым, рым и медные трубы. Над газырями на груди у него сверкали два Георгия, серебряная и медная медали. — Смерти боишься? Она метит только в тех, кто от нее по лумырям прячется.
— Я специально на чуб натянул, чтобы папах не потерялся, — откликнулся парень. Откинутые со лба завитки бараньего меха открыли побелевшие глаза. — Дядюка Дарган, а что мне с хранцузом делать? В капусту рубить?
— Ходи за мной, а то сам капустой станешь, — сурово приказал казак. — Когда в свару собьемся, будешь спину прикрывать.
— А если мусью побегут, тогда не жалей, — подключился к нравоучению друг Даргана поджарый казак Гонтарь. Поправил за плечами длинное ружье. — Полосуй по спинам, как тебя батяка розгами.
