Гужов Е., перевод
Август 1832.
Я впервые встретил этого молодого инженера и оказался замешанным в махинации доктора Преториуса и в дело о потерянном храме на спиритическом сеансе. В течении трех недель по Лондону циркулировали фантастические истории о психической силе молодой румынской цыганки. Говорили, что она может получать послания от умерших, и обращаться прямо к сердцам и разумам живущих, что ее откровения и предостережения заставляют женщин падать в обморок, а сильных мужчин рыдать. Все и вся устремились лицезреть наипоследнейший курьез; в газетах и журналах о ней появились многочисленные статьи и очерки, а пародии на ее сеансы ставили на музыку в театрах и в мюзик-холлах.
Я лишь недавно прибыл из Эдинбурга и все еще носил траурную ленту по матери и отцу, но я был так же молод и полон неправильно нацеленной самоуверенности. Я верил, что знаю больше о делах умерших, чем любой из живущих, и был одновременно заинтересован и ревнив к славе молодой цыганки; я знал, что должен выяснить, обманщица ли она, соперница, или потенциальный друг и союзник.
Ее семья снимала первый этаж в доме на северном краю Холборн-Рукери, и громадная толпа народу собралась снаружи, чтобы поглазеть на прибывающих к новой знаменитости визитеров. Нескончаемая процессия чудес, что проходит по великой столице, похоже, никогда не может истощить любопытства ее обитателей; если б город был театром, в нем никогда бы не было недостатка публики, и его ангелы видели бы, как их капиталовложения множатся без самомалейшего обычного риска. Молодые женщины с младенцами на руках, или с маленькими детьми, цепляющимися за их юбки, просили милостыню; небритые головорезы в мятых шляпах и брезентовых сюртуках прихлебывали из бутылок; старуха с распущенными сальными волосами и пронзительным взглядом стояла в дверном проеме, куря короткую глиняную трубку. Сновали продавцы памфлетов и баллад, продавцы апельсинов (дорога была усеяна бумагой, в которую заворачивали фрукты), продавцы имбирного пива, жареной рыбы и пирожков. Группа нищих с разнообразными отсутствующими членами выступала, прикидываясь матросами, перед транспарантом с грубым рисунком корабля, борющегося со штормом. Уличный проповедник стоял на ящике под знаменем, что держали его последователи, потея под саржей черного пальто, лицо его сияло, он потрясал кулаками в тщетной попытке перекричать шум толпы. Короче, здесь был представлен каждый животный аспект человеческого стада, и большинство из них так или иначе были заражены духами, в основном импами алкогольного делириума или духами мертвых детей с личиками наподобие сморщенных яблочек; одна старуха, согнувшаяся над клюкой, несла на спине с полдюжины полуоформившихся детских духов, тыкающихся друг в друга, как слепые новорожденные котята, что пытаются в свой черед добраться до сосцов матери.
Было ужасно жарко, тяжелый душный воздух был перегружен миазмами всех свечечек, свечей, фонарей на китовом жире и газовых калильных сеток, горящих в перенаселенной лондонской ночи. По одну сторону дороги выстроились экипажи, их лошади терпеливо дожидались в своих постромках, питаясь из мешков, привязанных к мордам; ячменная вонь лошадиной мочи была самым чистым запахом в забитой народом улице. Пара констеблей в высоких черных котелках и синих сюртуках с ласточкиным хвостом стояла возле кофейной будочки, наблюдая за бурлеском с неким обескураженным одобрением, как если бы он был неожиданно поставлен специально для них. Я присоединился к кучке хорошо одетых мужчин и женщин, ожидавших очереди, заплатил свой флорин обросшему старому забулдыге, от которого несло дешевым джином (путаница седых волос на его лице кишела импами размером с блоху), и проследовал за другими по темному коридору, завешанному паутиной и сырыми лохмотьями, неприятно скользящими по лицу, в жаркую, душную комнату, не слишком освещенную полудюжиной свечей, пришпиленных к стенам. Грязноватый кусок красного бархата висел на дальней стене, перед ним стояло продавленное кресло и больше ничего.
Аудитория в основном была такая, как я и ожидал: группка молодых щеголей в ярких жилетах, предающихся смеху и громким замечаниям, которые были гораздо менее забавны и оригинальны, чем они предполагали; несколько достопочтенных пожилых женщин во вдовьем трауре; много бледных, тревожных людей, недавно потерявших своих близких. Единственным человеком, представлявшим непосредственный интерес, был седовласый джентльмен в старомодном сюртуке и в рубашке с высоким воротом, со слабой нестираемой усмешкой на лице, и с пронзительным птичьим пристальным взглядом, рыскающим по комнате. Не секунду его взгляд остановился на мне, взял меня на заметку и двинулся дальше. Я жался сзади, между стройным молодым человеком с черной шевелюрой и оливковым цветом кожи уроженца Южной Франции или Испании, и женатой парой — женщиной в черном платье с вуалью на лице и ее мужем, державшимся с прямой спиной в попытке выглядеть достойно, однако оба трепетали от едва скрытой эмоции; это к его ноге лепился мертвый ребенок, толстое, но бледное маленькое создание не более шести лет отроду.
