Он держит стакан в руке, рассеянно поглядывая на донышко, где еще осталось немного почти бесцветного виски. Со стороны может показаться — да так оно и есть на самом деле, — что он оттягивает удовольствие допить последний глоток. Сделав наконец это, он еще с минуту смотрит на стакан. Он не решается опустить его на стойку и чуточку — на два-три сантиметра — отодвинуть от себя. Билл, бармен, немедленно уловит сигнал, хотя с виду и поглощен игрой в кости с ковбоями: он начеку, всегда начеку, особенно с таким клиентом, как Пи-Эм.
Здорово это организовано. Все выглядит случайным, жесты ваши как нельзя более невинны, а в конечном счете можно напиться незаметно для себя и окружающих.
В этих знаках, которые понятны посвященным в любой стране мира, есть нечто масонское.
Что делает, например, Билл, когда Пи-Эм заказывает первый стакан или, вернее, когда эти слова то ли от скуки, то ли случайно срываются у него с губ? Он вполголоса спрашивает:
— Двойное?
Тон у него, скорее, утвердительный. Само собой разумеется, джентльмен не пойдет в «Монтесума-бар» пить одинарное виски. Больше того, Билл вообще не ждет, пока с ним заговорят. Вы входите, взбираетесь на высокий табурет, и Билл или любой другой бармен с понимающей улыбкой протягивает руку за бутылкой вашего любимого бурбона, виски для знатоков.
Пи-Эм достаточно чуть-чуть подвинуть стакан, но он воздерживается, грузно соскальзывает с сиденья и направляется в туалет.
Он не из тех, кто в субботний вечер теряет контроль над собой. А в долине немало таких, у кого на неделе не одна суббота.
Чувствует он себя хорошо. В голове, правда, слегка шумит, шаг несколько неуверенный, но Пи-Эм убежден, что никто ничего не заметит. В туалет же он идет, чтобы посмотреться в зеркало и решить, можно ли себе позволить еще один, последний стаканчик.
— Хэлло, Пи-Эм!
— Хэлло, Джек…
Парень мирно восседает на стульчаке в одной из кабинок без дверей. Как и у Пи-Эм, на голове у него ковбойская шляпа. Оба в белых рубашках, без пиджаков — так, впрочем, одеты все посетители бара, весь город. Большинство ходит с открытым воротом, но Пи-Эм — в галстуке, который не снимает даже на ранчо: он всегда любил известную строгость в одежде.
— Уже льет?
— Еще нет.
— Ничего, польет, и вовсю!
Скоро полночь. Весь вечер сверкает молния, со стороны Мексики доносятся глухие раскаты грома.
Пи-Эм разглядывает себя в тусклом зеркале. Жирком оброс, но не слишком. Лицо желтоватое, но это из-за плохого освещения. В баре, где абажуры цветные, оно, напротив, кажется конфетно-розовым. Мешков под глазами нет. Ну так как? Выпить последний на дорожку?
Джек, не слезая со стульчака, продолжает:
— Сколько еще человек в игре? Я-то ставил на восьмое июня. Поторопился!
— Я — на четвертое июля. Тоже поспешил.
Затее уже год. До нее додумалась местная ногалесская газетка, листок, издающийся в городишке, североамериканская часть которого насчитывает едва семь тысяч жителей.
Когда приближается время дождей и термометр неизменно стоит на 105°[1], когда асфальт плавится и люди на улицах с трудом волочат ноги, а владельцы ранчо спрашивают себя, не пора ли, как в некоторые годы, перегонять скот в Нью-Мексико или Неваду — здесь-то пастбища выгорят, — газета устраивает своего рода конкурс.
Участники подают записки с предлагаемой датой начала дождей, и сводная таблица выставляется в витрине.
Сейчас там осталось четыре-пять фамилий, не больше: Пи-Эм сам видел это по дороге в бар.
— Первой, по-моему, идет какая-то женщина. Забыл, как зовут.
Пи-Эм причесывается: он никогда не забывает сунуть в карман гребешок. Потом возвращается в бар, и Билл сразу видит, что нужно протянуть руку за бутылкой.
Пи-Эм неизменно сидит на одном и том же месте, в конце стойки, где она делает поворот: это создает впечатление, будто он здесь председательствует. Он вообще держится несколько особняком. Те, кто наезжает сюда из долины, чаще всего сбиваются кучками, говорят в полный голос.
Пэтрик Мартин Эшбридж запросто, хотя и уважительно пожимает на ходу руки, обменивается с каждым несколькими словами, но, в сущности, всегда остается чуточку на отшибе.
Из чувства собственного достоинства? Пожалуй. Но еще и по склонности. Точно так же он любит в субботний вечер уходить одним из последних. Бар почти пуст. Пи-Эм хорошо тут, на своем табурете, со стаканом в руке, и Билл в перерыве между двумя клиентами обязательно подходит поболтать с ним.
Билл поднимает голову.
— Началось!
Кажется, что в крышу внезапно угодил заряд дроби.
Кто-то встает, приоткрывает входную дверь, и в уличной тьме виден тротуар, полосуемый длинными серыми штрихами дождя.
— Ну и взбухнет теперь река!
Надо ли Пи-Эм позволять себе последний стаканчик?
Но мысль об этой влаге небесной подогревает его. К тому же бармен добавляет:
— Похоже, мы несколько дней вас не увидим.
Так бывает. Жители долины отрезаны от шоссе речкой. Большую часть года русло ее пересыхает, но стоит ливням хлынуть с мексиканских гор, как она вздувается за одну ночь, порой за час, а то и быстрее. Моста нет.
Если вода поднялась не слишком высоко, через речку кое-как перебираются в машине или, на худой конец, верхом, когда дно слишком уж завалено камнями. Но можно и застрять дней на десять с лишним по ту сторону Санта-Крус.
