Ручка лихорадочно скользит по форзацу одной из тетрадей:
«Я каждый день с ужасом смотрю на исписанные листы… Они словно кровью политы. Мне больно не только говорить правду, мне даже записывать ее больно. Словно по частичке себя отрываю, так глубоко я ее запрятала. Если эти глупые тетрадки попадут не в те руки, я потоплю стольких людей… Кстати сказать, дорогих мне людей.
Или может быть я все выдумала? Может быть никогда этого ничего не было? Вдруг и меня тоже нет? А вдруг я выдумала и его…»
— Карина? — раздается над ухом знакомый голос. — Такси под дверью. Скорее, мы опоздаем на рейс до Петербурга. — Симпатичный молодой парень наклоняется ближе. — Ты снова пишешь? Я думал, что ты закончила.
— Мы не опоздаем, — отвечаю я спокойно. — Взгляни какая на улице стоит погода. Рейс задержат часа на два минимум!
— Ты этого не знаешь, — качает он головой.
— Хочешь поспорим? — хмыкаю я, а он забирает у меня ручку и зачеркивает последнее предложение, а потом весело улыбается:
— Ты не выдумала. Все правда. Вы скоро увидитесь снова.
— Ты этого не знаешь. На его месте я бы от самой себя сбежала!
— Хочешь поспорим?
Школьный двор был таким… зеленым. На дворе стоял май. Учиться было невмоготу совершенно. Где-то около забора цвела сирень, и вместо злосчастной тригонометрии я задавалась вопросом почему мне понадобилось полюбить именно тот цветок, который цветет всего однажды в год. Какие-то жалкие две недели, ну что это вообще? Ничто. И жди когда в следующий раз ее увидишь. Я отвернулась от окна, окончательно разочаровавшись в местной флоре, и автоматически взглянула на часы. Сплошное разочарование. Я всегда была неусидчива, школьные занятия для таких, как я, — мука.
— Если ты не перестанешь щелкать ручкой, я тебя придушу, — пригрозила мне Лена, поправляя волосы.
Мы с Леной — полные противоположности. Я равнодушна к моде, косметике. Мои мысли никогда не крутились вокруг любой особи мужского пола. Наделенная в равной мере ветреностью в увлечениях и бесконечной верностью в отношении глубоких привязанностей, я контрастировала с ней на все сто процентов, и то, что мы с ней рассорились окончательно и бесповоротно мне не кажется удивительным. Вообще непонятно, что могло связывать нас с этой навечно маленькой поверхностной девочкой. Она считалась первой красавицей, видимо, за то, что как только в радиусе видимости появлялся молодой человек, ее жеманное кокетство остановить было не под силу человеческой руке. Да, она была потрясающе хорошенькой. Одета как куколка, модная короткая стрижка, длинные, неизменно накрашенные накладные ногти, на ножках неизменные туфельки на каблуках… и море энтузиазма в любом направлении, куда бы не обернулась ее очаровательная головка. Она меняла парней как перчатки, не оставалась и на два дня одна, причем каждый из ее кавалеров был старше и состоятельнее предыдущего. Поначалу я полагала, что она уже к окончанию школы будет встречаться с престарелым олигархом, но потом как-то так получилось, что разница в возрасте на пять лет ее вполне устроила, да и состояние чуть меньше миллиона — тоже. И она полгода (трудно представить такое!) встречалась с человеком по имени Дмитрий. Меня же он, наоборот, не устраивал, о чем я сообщила и Лене, и Дмитрию непосредственно. Дура, меня это совершенно не касалось! Однако, она так часто волоком тащила нас — своих подруг — к нему, или его — к нам, что игнорировать свою неприязнь мне казалось невыносимым. А меня он раздражал своей галантностью и неизменным вниманием в любом вопросе… Хотя, пожалуй, не это было главным. Что-то в нем было такое, необъяснимое, непередаваемое, что заставляло бояться… Но не о нем речь.
Я в то время считала идеальной одеждой джинсы, объемный свитер и кроссовки. А еще считала, что природа не так уж бедно меня одарила, чтобы размалевывать лицо всеми цветами радуги. В семнадцать лет, я полагаю, можно позволить себе такую точку зрения, особенно если учесть, что на моей почти болезненно-белой коже любой оттенок становится вызывающе кричащим. Теперь-то я понимаю, за что получила прозвище девочки-пацанки! Но тогда я без проблем свыклась с этим амплуа. Мне казалось, что помимо одежды, прически и макияжа есть множество внутренних достоинств девушки. А еще я никогда не выглядела на собственный возраст, в семнадцать мне давали лет тринадцать, не больше. Подавляя зевок, я ответила. И тут явилось спасение — прозвенел звонок. После сего события учеников удержать решительно невозможно. Все стали галдеть и быстро сваливать учебники в рюкзаки, реже — сумочки. Я записала своим корявым детским почерком домашнее задание.
— Давай быстрее, — поторопила меня Лена.
— Только не говори, что твой хахаль опять ждет тебя на улице! — досадливо воскликнула я.
— А он пригласил нас всех в клуб, — тут же приняла разряжать ситуацию она. — Так что…
Я согласилась только потому, что танцевать любила и знала, что в клубе на танцполе можно спрятаться даже от приставучей Лены и ее сверхгалантного Димы. И хотя нам было по семнадцать, а я выглядела и того младше, в клуб мы ходили свободно, так как брат Лены работал в нем секьюрити.
