В длинном зале Эрмитажа с античными фресками, украшающими стены и овальный потолок, и с мраморными статуями на блестящем узорчатом паркете, – в этом зале давно уже сидел косматый молодой человек в пиджаке самого будничного вида. Он выбрал стул как раз между двумя творениями Гудона: статуей Вольтера и Дианой. С этого места Вольтер производил особенное впечатление: его пытливо-насмешливый взгляд был устремлён прямо на зрителя, который невольно принимал на свой счёт и сардоническую улыбку мраморного старика.
Диана также отсюда казалась особенно интересной. Движение всей её классической фигуры было направлено в противоположную от зрителя сторону; казалось. она зорко высматривает добычу для своих метких стрел, не подозревая, что её прекрасной наготой любуется мужчина.
А мужчина любовался долго к немалому соблазну двух фешенебельных девиц, которые в сопровождении дамы с лорнетом старались поскорее пройти мимо нескромной скульптуры…
Косматый молодой человек приходил сюда так часто и так долго просиживал на этом самом стуле, что первое время на него подозрительно посматривали расшитые позументами ливрейные лакеи с бритыми лицами. Но вскоре они узнали, что этот молодой человек – довольно уже известный скульптор Рябов, и что он приходил сюда изучать классические произведения своей профессии.
Рябов любовался Дианой со жгучим восторгом; взглянув на чарующие изгибы фигуры, скульптор закрывал глаза, стараясь запомнить впечатление.
Он избегал смотреть на Вольтера: невыносима была его саркастическая улыбка и неподвижный насмешливый взгляд.
Рябов давно уже понял, что хотел ему сказать этот комфортабельно расположившийся в своём кресле и саркастически улыбавшийся старик: даже во сне преследовала скульптора ядовитая улыбка, пристальный взгляд мраморного старика, который говорил:
– Что?.. Не можешь глаз отвести от моей мраморной соседки?.. Поди-ка, поищи такую дивную красоту среди твоих «живых» подруг…
Но совсем не смотреть на Вольтера молодой человек не мог: казалось, – мраморный взор старика гипнотизировал и заставлял пристально смотреть на себя. Рябов, наконец, начал злиться:
– Отлично… – шептал он, глядя прямо в мраморное лицо Вольтера, – я понимаю тебя, старик, – и… ненавижу… Ты издеваешься надо мной, потому что знаешь, как мало у меня денег, и как это дорого стоит, – выбирать себе натурщиц среди особ, которые показывают своё тело за деньги…
«О, если б я был художник-жанрист или пейзажист… – думал Рябов. – Я мог бы беспрепятственно схватывать свои сюжеты в поле, – наблюдать на улицах… Но кто позволит мне, хотя бы во имя искусства, смотреть не на модные тряпки, а на женское тело… Кто позволит мне выбрать достойное резца тело из массы живых женских фигур… Всякий скажет, что я с успехом могу ограничиться складками сюртуков и буфами платьев, – и в этом проявить моё искусство…
Кто поймёт, что мне так же нужна красота для того, чтоб я мог творить, – как нужно жаворонку солнце для того, чтобы он мог петь»…
А мраморный старик всё улыбался ехидно. Скульптор прошептал:
– До свидания, старик, – но не прощай… Я принимаю твой вызов… До свидания…
И, бросив полный восторга прощальный взгляд на Диану, Рябов быстро направился к выходу.
Из Эрмитажа Рябов отправился пешком на 7 линию Васильевского острова, вошёл в ворота знакомого дома, поднялся на пятый этаж и позвонил у обитой клеёнкою двери. Открыла дверь знакомая старушка с добродушным, улыбающимся лицом, и сказала:
– Пожалуйте, Александра Петровна сейчас вернётся, – в лавочку пошла…
И впустила Рябова.
Молодой человек снял пальто и галоши и прошёл в комнату с полочкой книг и фотографиями писателей на стенах, с чистой постелью за ширмой, с маленьким зеркальцем на комоде и с тремя стульями по бокам небольшого стола, накрытого чистой скатертью. Рябов взял с полки книгу, – попался Добролюбов, – хотел почитать, чтобы не скучно было ждать, – но не читалось. Он стал думать о ней, которая должна сейчас придти…
Он встретил её на выставке, у своей восковой группы. Она стояла с подругами и делала замечания, полные восхищения с одной стороны и понимания искусства – с другой. Их познакомил подошедший студент, который знал и его, и её. С тех пор он и она стали часто встречаться.
Она находила, что он очень талантлив, но «мало тронут в умственном отношении». И она взяла на себя миссию воспитать из него умного, полезного служителя искусства, – того искусства, которое она понимала не как «игрушку», но как «светоч, маяк»… Она принялась за его развитие, сама не замечая, что относясь к нему критически, как к ученику, она увлекается им, как мужчиной.
Рябову очень нравились её «лекции», споры с нею и совместное чтение хороших книг.
Александра Петровна Соколовская оканчивала высшие женские курсы, но, по внешности, совсем не походила на тех своих подруг, которые щеголяли небрежностью костюма, стрижеными волосами и мужскими манерами. Она носила длинные волосы и даже у неё была чудная коса, одевалась по моде с несомненными оттенками собственного вкуса и даже носила корсет, хотя и признавала это скверной и вредной привычкой. Ах, этот её корсет, – он приводил Рябова в большое озлобление… Разве угадаешь за этим «панцирем», хорошо ли сложена женщина, – годится ли она для модели?.. Что пластичны её жесты, что красива она и стройна, – разве это гарантия для скульптора… Ведь она – в корсете!..