– Держи ракетницу. Ракетница – оружие оранжевого пролетариата, – уважительно добавил Викентий Сергеевич, протягивая Фее короткоствольный пистолет с распухшим дулом и засаленную коробочку с зарядами. – Боле нет у меня ничего огнестрельного, да тебе и не требуется – словами и взглядом ты отрезвляешь убедительней.
– Зачем мне это? – удивилась девушка. – Вы же предупреждали – здесь любое оружие бесполезно. Говорили – я должна просто уговаривать этих… м-м-м… – Фея выдержала многозначительную паузу, – людей.
«Как иначе назвать тех, с кем мне предстоит встречаться?»
– Да, уговаривать. Да, бесполезно… – заворчал шеф. – Но эффект оружия не всегда измеряется уроном. Ты влепи болезному ракету в брюхо и, пока она празднично искрит, спокойно обоснуй, почему он должен расстаться с нездоровой иллюзией собственной жизни.
Фея с трудом запихнула «оружие пролетариата» в свой миниатюрный рюкзачок, затянула тесемки и небрежно бросила:
– Я надеюсь, мне представится возможность обосновать и вам ваше нездоровое отношение к тому, чем была наша жизнь.
Викентий Сергеевич впервые улыбнулся.
«Как же он божественно некрасив», – вновь отметила Фея, стараясь не смотреть на плешь и наливающиеся пурпуром щеки.
– Действуй, девушка. Накажи старого дяденьку Викентия. Ублюдка, кровопийцу и мегазлодея.
Оскалился желтыми зубами, навевающими мысли о болотном редколесье.
«Раньше не допускал фривольностей. Шаркал ножками, целовал ручки. Стоило спасовать перед его безбрежной застенчивостью… Ох – точнее: эх, мужики! Что на этом свете, что на том…» – Фея презрительно смотрела в глаза шефу.
– Ты же знаешь, я в любой момент могу самостоятельно исчезнуть – и не поморщусь, – продолжил он. – Мне твои угрозы как… тьфу! О себе лучше подумай! У тебя в глазах звериная тоска от того, что ты – это ты! Тоска от того, что мир пока еще мельтешит перед глазами, несмотря на все твои старания не замечать его. Подними голову! – Он почти орал. – Постарайся уйти достойно!
– Ступайте в жопу, природная аномалия, – вежливо парировала Фея. – Мне и раньше всякие гундосые умники дышать мешали. Теперь вы со своими мажорными проповедями лезете. Поздно – вы впарили убеждения, несовместимые с жизнью. Запомните: я пришла к вам не для того, чтобы спасать человечество или продлить свое никчемное существование. Мне просто очень хочется познакомиться с этими двуногими, которые воображают, что могут оправдать мнимое бессмертие. Может, найду кого поустойчивей, чем я.
«И буду оч-ч-ч-ч-чень убедительна с ним, не так ли?»
Развернулась и, протаптывая тропинку в клубочках подрагивающей пыли, двинулась на выход.
«Прочь из этой юдоли скорби, тишины и вселенских разочарований!»
Шеф окликнул:
– Эй, гуттаперчевая, ты оружием-то пользоваться умеешь?
Фее захотелось показать язык, грязно выругаться, перевернуть на прощание парочку ветхих шкафчиков. Она уже пообещала себе, что никогда не возьмет в руки ракетницу: «В этом инфернальном месиве даже щелбаны небезопасны. Ага».
Молча вышла из комнаты в темный коридор, заваленный десятками пар стоптанной обуви.
– Не жалей никого, слышишь! – заголосил Викентий Сергеевич. – Здесь нет правых и виноватых, добрых и злых! Они должны исчезнуть! Они же ни перед чем не останавливаются! И ад следует за ними…
«Ад следует за мной, – мысленно не согласилась Фея и со всей силы хлопнула входной дверью. – Что ж, нынче я очень даже настроена показать желающим, как страшен мой предсмертный сон. Трубач, труби тревогу!»
Вместо пролога
Юбилейное фиаско Сани Кораблева
Для любви не названа цена, лишь только жизнь одна…
Андрей Вознесенский
Muse: «Endlessly»
The Prodigy: «Smack My Bitch Up»
Саня работал вдохновенно, поэтому предчувствовал, когда это произойдет. Каждая новая встреча, каждое знакомство, каждое первое слово – наитие, кураж, дрожь в коленках. Не то что у сосунков-пикаперов[1] и прочих охочих до женских тел и кошельков (да-да, у женщин часто тугие кошельки) аферистов и прилипал.
В деле съема он презирал математику, уверенность, сверхзадачи (добраться до заветных створок за один час тридцать пять минут десять секунд) и прочую нелиричную прозу.
Взглянув на перспективное личико в толпе, Саня отметал любой расчет, любую корысть.
Он умел влюбляться. Искренне, быстро, основательно.
Так же вдохновенно он экспроприировал неправедно нажитое добро (собственность – всегда кража) своих возлюбленных. Потом с мясом вырывал истекающие кровью, трепещущие кусочки памяти о них, прижигал раны алкоголем, смешивал с пеплом воспоминания… менял номер мобильника и переезжал на другую квартиру.
Вскоре назревала готовность к новым чувствам.
Его внешность была на сто процентов обманчива. Помесь Марка Тишмана и Ромы Зверя рязанского, есенинского разлива. Субтильная, немного сутулая фигура, курносый нос, выгоревшие волосы, напоминающие обрушенный стог сена… Девять финансово успешных романов за спиной, ни одного конфликта с бестолковым российским правосудием, семь банковских счетов по три тонны евро каждый, новенький «Opel Corsa» – и никаких угрызений совести.
Никто бы не догадался, что он умеет стрелять с двух рук, за сорок секунд разбирает «калаш» и может вытерпеть почти любую боль (проверено – подвиги Муция Сцеволы
