Девушка, которой нет - [5]

Шрифт
Интервал

Пальцы повсюду находили чувствительные очаги кожи, проваливались в эти полыньи на заснеженной реке. Девушка вздрагивала. Успокаивая, наклонялся и целовал Фею в висок. Она продолжала шептать в подмышку историю поиска бесценного клада:

– …я сразу догадалась, где ты его закопал. Рядом с моим домом. Не стал бы ты гонять меня на другой конец златоглавой. Но мы с Ленкой не поленились, прочесали все станции метро, о которых ты дал подсказки, щупали эти фонари на радость толпам тружеников. Ленка всю дорогу бухтела: «Бубу-бу, бу-бу-бу, ну и козел твой кавалер…» Потом шарились по парку среди мать-и-мачехи. Карту я перерисовала. Но сразу найти клад не получалось. Наконец, выбрались к той стене, отсчитали двадцать шагов, увидели знак на дереве. Народу там толпилось немерено. Мы все равно на коленки бухнулись и давай ощупывать траву. Замаскировал ты, конечно, здорово, но пятачок, где копать, мы легко узнали. Ленка свою «Visa Gold» вытащила и давай землю рыть. Когда от ее французского маникюра остались воспоминания, она прошлась по твоему имиджу, типа: «М-да, романтик… м-да, романтик… Если там золотой перстень в виде черепа или черный жемчуг в живой раковине, я твоего избранника бронирую на следующий гей-парад…»

«Избранник» – откликнулось внутри. Тут Кораблев случайно задел какую-то сигнальную точку на теле, Фея выгнулась, заманивая, покрылась мурашками и еще сильнее прижалась к его ноге. Совпадение желаний – несколько секунд назад, перестав слушать историю, он только и думал, как бы вновь покорить то, что требовательно приоткрывалось ему.

Не прерывая поцелуя, скользнул, обжигая, в нее, но не стал двигаться – для этого им хватило ночи. Навис над ней, гладил брови. Возбуждаясь все больше и больше, крепче вжимая его в себя, Фея продолжила:

– Потом мы изучали твой подарок. Коробочку эту «Shopard» из-под какого-то брульянтового колье крутили, увядшие лепестки роз нюхали. Даже толкиенисты, которые кучковались там, смотрели на нас как на сумасшедших. Записку твою решила оставить на сладкое. Ленка сказала: «Пустой коробки с лепестками достаточно, чтобы любить его вечно». Вечером прочитала письмо. До сих пор не могу понять, как ты угадал? «Встреча наша невозможна… будущее не определено… произошел сдвиг миров, и вернуть их на место сможет…»

– Катастрофа или любовь, – закончил Саня цитату из своего письма.

– Я по-прежнему не верю, что ты обыкновенный, живой парень.

«Живой… Да я на небесах из-за того, что ты рядом!» – думал Саня, поддаваясь вздрагиваниям ее тела (как лодка, покачиваясь на волнах, бьется о причал… буря, скоро грянет буря…).

– Ты не представляешь, какое чудо, что ты появился в моей жизни. Со мной в принципе не могло произойти ничего такого… – Фея опять говорила загадками – Сане нравилась недосказанность. – Думала, вот-вот прокисну в этих хоромах. Я давно чувствовала, что исчезаю, что ничто не удерживает…

– А как же Ленка? Как же ваше общее судьбоносное дело, о котором ты молчишь как подпольщик?

Откуда вынырнул этот вопрос, Саня не знал. Лишнее подтверждение – независимо от силы чувств, кораблевская хватка осваивать чужие денежные средства оживает при любом удачном стечении обстоятельств.

Фея удивленно посмотрела, словно не понимая. Саня резко нырнул в глубину ее тела – ответом стала вспышка румянца.

– Ах, ты об этом… – Она махнула рукой в сторону своих сокровищ. Взмах словно лишил ее равновесия – она удерживала его, крепко схватившись за Санину ягодицу. – Представляю, как ты удивился, когда я пригласила тебя сюда, а в моей скворечне пятихатки евро чуть ли не по стенам наклеены…

– Здесь и сейчас не особо убрано, – вновь подал голос «Саня – раскрути чувиху на лавэ», – на эти деньги можно купить остров на архипелаге Фиджи.

– Согласна. И подвести свет с канализацией.

Каждый раз, когда он приходил в гости, на маленьком столике у кровати помимо кипятильника, кастрюли, крохотного телевизора, дешевенького DVD-плеера и щипцов для волос были разбросаны купюры.

Вот и сейчас там свалены несколько пачек долларов, евро, кредитные карточки, золотые украшения, поблескивающие брильянтами.

«Сто кусков – минимум», – подсчитал «Саня – бездушный пожиратель капусты».

– Я сначала доллары на евро и золото меняла. Побрякушки разные покупала. Вклады в банк делала. Чуть квартиру на Смоленке не купила. Дурой была. Потом поняла – нет смысла.

– Ты ведь не больна? – полуутвердительно, полувопросительно поинтересовался Саня.

Фея фыркнула – участилось биение о борт пристани. Саня стал лишним грузом, который хотят сбросить или поднять выше над грешной землей и одновременно оставить на себе.

– Я не ожидала, что смогу так ярко чувствовать, – зашептала Фея. Движения ее потеряли плавность. Саня оказался словно в эпицентре землетрясения, которое, увеличивая трещину в земной коре, стремилось затянуть вглубь все, что оставалось на поверхности. При этом слова Феи будто жили отдельно. – Мне говорили – та, кем я стала, уже не сможет любить. Предупреждали, любовь – самый короткий путь к исчезновению. Стремительный… Не знаю, как ты нашел меня. Знаю – я эгоистка. Но обещай, что найдешь меня снова. Достанешь из-под земли. Обещай…


Рекомендуем почитать
Река слез

Она нашла в себе силы воскресить терзавшие душу чувства и излить их в этой интимной исповеди…Юная мусульманка Самия жила в атмосфере постоянного страха и полной беспомощности перед жестокостью и до брака. А в супружестве она узнала, что женское тело — это одновременно и поле битвы, и военный трофей, и способ укрощения мужской агрессии. Нет, ее дочери не повторят ее судьбу! Из этого ада два выхода: бежать или умереть…


Грёзы о сне и яви

Жанр рассказа имеет в исландской литературе многовековую историю. Развиваясь в русле современных литературных течений, исландская новелла остается в то же время глубоко самобытной.Сборник знакомит с произведениями как признанных мастеров, уже известных советскому читателю – Халлдора Лакснеоса, Оулавюра Й. Сигурдесона, Якобины Сигурдардоттир, – так и те, кто вошел в литературу за последнее девятилетие, – Вестейдна Лудвиксона, Валдис Оускардоттир и др.


Ненастной ночью

Жанр рассказа имеет в исландской литературе многовековую историю. Развиваясь в русле современных литературных течений, исландская новелла остается в то же время глубоко самобытной.Сборник знакомит с произведениями как признанных мастеров, уже известных советскому читателю – Халлдора Лакснеоса, Оулавюра Й. Сигурдесона, Якобины Сигурдардоттир, – так и те, кто вошел в литературу за последнее девятилетие, – Вестейдна Лудвиксона, Валдис Оускардоттир и др.


Щастье

Будущее до неузнаваемости изменило лицо Петербурга и окрестностей. Городские районы, подобно полисам греческой древности, разобщены и автономны. Глубокая вражда и высокие заборы разделяют богатых и бедных, обывателей и анархистов, жителей соседних кварталов и рабочих разных заводов. Опасным приключением становится поездка из одного края города в другой. В эту авантюру пускается главный герой романа, носитель сверхъестественных способностей.


Любовь под дождем

Роман «Любовь под дождем» впервые увидел свет в 1973 году.Действие романа «Любовь под дождем» происходит в конце 60-х — начале 70-х годов, в тяжелое для Египта военное время. В тот период, несмотря на объявленное после июньской войны перемирие, в зоне Суэцкого канала то и дело происходили перестрелки между египетскими и израильскими войсками. Египет подвергался жестоким налетам вражеской авиации, его прифронтовые города, покинутые жителями, лежали в развалинах. Хотя в романе нет описания боевых действий, он весь проникнут грозовой, тревожной военной атмосферой.Роман ставит моральные и этические проблемы — верности и долга, любви и измены, — вытекающие из взаимоотношений героев, но его основная внутренняя задача — показать, как относятся различные слои египетского общества к войне, к своим обязанностям перед родиной в час тяжелых испытаний, выпавших на ее долю.


Две тетради

Это — первая вещь, на публикацию которой я согласился. Мне повезло в том, что в альманахе «Метрополь» я оказался среди звёзд русской словесности, но не повезло в том, что мой несанкционированный дебют в Америке в 1979-м исключал публикацию в России.Я стоял на коленях возле наполняющейся ванной. Радуга лезвия, ржавая слеза хронической протечки на изломе «колена» под расколотой раковиной… я всё это видел, я мог ещё объявить о помиловании. Я мог писать. Я был жив!Это — 1980-й. Потом — 1985-1986-й. Лес. Костёр. Мох словно засасывает бумажную кипу.