Это случилось в Италии, в наши дни
Пьерина родилась в железнодорожной будке; отец ее был сторожем на железной дороге, и девочка привыкла с раннего детства к свисту и грохоту поездов. Она привыкла, что — отец выходил несколько раз в сутки на дорогу, — днем с флагом, ночью с фонарем, встречал и провожал каждый поезд. Привыкла она и к этому громадному чудовищу с двумя огненными, пылающими глазами, которое словно летело по вечерам на их маленькую, затерявшуюся в полях, будку с такой стремительной силой, с таким зловещим пыхтеньем, точно хотело проглотить ее. Когда Пьерина была совсем еще крошкой, она боялась этого чудовища и боязливо прижималась к матери, когда она выходила иногда с нею вечером с сигнальным фонарем в руках. А потом уж, как ни страшно и ни велико было чудовище— она не боялась его. Она выбегала каждый день с отцом или с матерью к нему навстречу и видела, что, приостановившись только за тем, чтобы вздохнуть тяжело раза три или четыре, чудовище-паровоз снова, пыхтя и сопя, пускался в свой далекий путь.
Пьерине даже жаль его иногда становилось: так тяжело, казалось ей, дышит оно, это странное, огромное существо, с большими горящими глазами. И, сидя на маленьком холмике подле дома, она провожала его подолгу в даль пытливыми детскими глазками.
Она провожала поезд в даль детскими глазами…
Откуда прибегало оно? Куда мчалось снова с такой силой? Куда уносило всех этих людей? Некоторые из них улыбались ей из окна, оглядывались на нее, и она провожала их, пока не исчезали все вагоны; синие, желтые, зеленые сливались в одну черную змейку, которая извивалась все быстрее, становилась все тоньше и тоньше и пропадала, наконец, совсем, так что одна струйка дыма указывала теперь на поезд; но и эта струйка бледнела, поднималась все выше и выше и исчезала, наконец, в далеких белых облачках. И Пьерина полюбила встречать поезд; она выбегала радостно из избушки, услышав грохот машины, она бежала к поезду навстречу, спускалась на самые рельсы. Ну, за это ей раза два от матери так попало, что она не смела уже сбегать на дорогу, хоть и не понимала долго, отчего мама так сердится на это.
Пьерина бегала в школу.
Но вот Пьерина подросла; она уже стала бегать в школу в соседнюю деревушку, она понимала уже опасность свистящих паровозов и говорила матери:
— Не бойся, мама, я уж не маленькая; я не попаду под поезд.
В это же время Пьерина начала помогать отцу в его обязанностях.
Она знала уже, что перед проходом каждого поезда отец обходил свой участок, смотрел, нет ли каких-нибудь повреждений на пути, цел ли и крепок ли висящий над пропастью мост, и, если все оказывалось в порядке, становился на свое место с зеленым флагом в руках.
Отец обходил свой участок.
Зеленый флаг означал, что все благополучно, что поезд может продолжать свой путь; если же оказывались какие-нибудь повреждения, особенно после бурь и дождей, то отец останавливал поезд, махая красным флагом.
Пьерина внимательно присматривалась ко всему этому и, радуясь, что может быть полезной отцу, говорила ему часто:
— У тебя есть другие дела; иди, папа: я встречу поезд.
— А не забудешь, не пропустишь? — спрашивал отец.
— Ну, вот! Разве я маленькая? Да и мама ведь напомнила бы мне.
Девочка, действительно, была внимательна и аккуратна: на нее можно было положиться. Уже минут за десять до прихода поезда она стояла, гордая и сияющая, с флагом в руках, и ветер развевал золотистые кудри над ее оживленным личиком.
Ветер развевал золотистые кудри над ее оживленным личиком.
Все шло хорошо и счастливо. Но однажды отец, выйдя ночью в снег и бурю навстречу поезду, схватил воспаление легких и слег в постель. Приехавший доктор покачал только головой; мать была в отчаянии и не отходила от больного, и забота о встрече поездов легла исключительно на одну Пьерину.
Доктор покачал только головой.
Девочка обходила участок и встречала с сигналом каждый поезд; на сердце у нее было тяжело, но она не забывала времени прохода поездов и вставала сама даже ночью; она видела, что матери не до того, и успокаивала отца, напоминавшего ей, чтобы она не забывала часов.
Она не забывала часов и не пропускала ни одного поезда даже в тот день, когда отец умер, и мать, потеряв голову, рыдала над ним. Теперь, когда отца не было и некому уже было напоминать ей, Пьерина сделалась еще внимательнее к тому, что он повторял так часто при жизни.
— Не плачь, мама, — говорила она через несколько дней матери. — Ты ведь захвораешь так, а тогда что будет со мной и с Луиджино?
— Эх, дочка, — отвечала с горем мать, — и о нем сердце болит, да и о том еще я думаю, что теперь, когда отца нет на свете, выгонят нас из нашего домика, а я так привыкла к нему.
— Да и я также привыкла к нашему домику и ко всему, — отвечала Пьерина. — Но зачем же выгонят нас, мама? Ведь я же смотрю за поездами; я даже, когда отец был болен, не пропускала ни одного. Я уже большая теперь и не хуже сторожа присмотрю за дорогой.
— Да, а все-таки нас выгонят и пришлют другого сторожа, — ты увидишь.
Скоро приехал железнодорожный инспектор; мать Пьерины умоляла его оставить ее в сторожке.