У Аркаши появился перочинный ножик. Он нашел его на улице, когда, изнывая от полуденной жары и волоча за собой сумку с учебниками, возвращался из школы домой. «Неплохо», — отметил Аркаша про себя и положил ножик в карман. Это был хороший знак.
… Размеренно текли первые дни нового учебного года, и все никак не верилось, что каникулы закончились. Уроки учить не хотелось, да и не было пока смысла. Аркаша прекрасно знал, что первые две-три недели школьных будней близко к сердцу можно не принимать. Тем более — какая уж тут учеба, когда на дворе еще лето! Хоть и сентябрь, но наступление осени чувствовалось лишь по обилию арбузных корок на мусорке и самым низким за год ценам на виноград.
Аркаша подошел к своему дому и уселся передохнуть на скамейку у ворот. Усталость после длительного перехода из-за жары не проходила, вставать не хотелось, а просто так сидеть было скучно. Аркаша посмотрел вдоль пустынной улицы, затем перевел взгляд под ноги и, не увидев там ничего интересного, посмотрел на доску скамейки, на которой сидел.
… Скамейка была уже изрезана надписями и рисунками вдоль и поперек, но Аркаша уже нащупывал в кармане найденный ножик. Немного поковыряв скамейку, он понял, что тут на результаты рассчитывать нечего. На скамейке и без того не было живого места. Забор же портить он поостерегся. Забор это не скамейка, за изрезанный забор будут крупные неприятности. Тогда он встал и зашагал назад по улице к пустырю.
На пустыре возвышались развалины старого дома, а возле развалин росло большое дерево, нижняя часть которого была надежно скрыта от посторонних глаз полуразрушенной каменной стеной. Что это было за дерево, какой именно породы, Аркашу не интересовало. Он никогда не стремился знать деревья по названиям, ему это, как, впрочем, и большей части человечества, просто было ни к чему. У дерева, которое Аркаша выбрал себе в жертву, были длинные узкие листья с разрезами по краям, толстые гладкие ветви и широкий ствол. Корни его в нескольких местах выглядывали из-под земли, как это обычно бывает у могучих деревьев. Аркаша провел ладонью по ровной шершавой коре, затем воткнул в нее лезвие ножа и провел длинную полосу.
Мысли Аркаши в этот момент были заняты только одним: что бы такое простое и монументальное изобразить. Он не думал о том, что своими действиями причиняет дереву какую-то боль. Перед ним было НЕЧТО, на чем он мог упражняться в своем искусстве сколько влезет, к тому же он наверняка знал, что деревьям больно не бывает. Как-то раз он уже думал над этим, и пришел к выводу, что если бы деревья чувствовали боль, они бы сопротивлялись, как кошки, например, когда их дергаешь за хвост.
… Аркаша несколько раз с силой надавил на лезвие ножа и отодрал ровную полоску коры шириной в два пальца. Затем он сделал поперек еще два надреза, и получился большой крест. Аркаша отступил на несколько шагов и полюбовался своей работой. Белый крест на темной коре выглядел очень сильно. Аркаша мысленно похвалил себя за такую красоту и решил на достигнутом не останавливаться. Он почувствовал в себе художника, способного не менее чем на шедевр.
Через полчаса крест было не узнать. Его окружили нити грубого, но рационального орнамента. Аркаша упивался, открывая в себе заложенные природой способности. С дерева сползали лоскуты коры и кольцами вились у его ног. На землю летели щепки, труха, и наконец Аркаша решил остановиться, чтобы передохнуть. А затем он почувствовал, что ему хочется есть. После недолгих раздумий он окинул взглядом свой шедевр и поплелся домой с намерением возвратиться к прерванному занятию.
Но, как это обычно бывает по приходу из школы, дома тут же обнаружилась куча неотложных дел, а когда Аркаша справился с ними, то чувство наслаждения, которое он испытал, кромсая дерево, несколько притупилось. К дереву в этот день он больше не пошел.
Весь следующий день он тоже к дереву не ходил, потому что попросту позабыл о нем. Но еще через день в нем все-таки возобладала жажда искусства.
… Узоры, так свежо выглядевшие два дня назад, теперь потемнели и потеряли былую привлекательность. «Непорядок…» — подумал Аркаша и принялся за работу. Он освежил линии, сделав их глубже, и принялся за более обширный орнамент.
Теперь у Аркаши была цель. Эта цель окрыляла и заставляла с удвоенной силой работать воображение. Теперь Аркаша решил разделать дерево под орех так, чтобы другие ахнули, глянув на его работу. На него напало такое вдохновение, что, увлекшись, он не заметил, как стемнело.
Дерево теперь было и на самом деле не узнать. Ствол его напоминал самое настоящее произведение искусства. Американские индейцы или африканские негры не смогли бы расписать деревянный чурбак лучше, чем Аркаша — живое дерево. Он сложил ножик и еще раз с восхищением оглядел свою работу.
… Когда на следующий день он появился возле дерева, то обнаружил, что к сотворенному вчера добавить больше нечего. Оставалось только приниматься за верхнюю часть ствола. Но для того, чтобы до нее дотянуться, требовалась какая-нибудь подставка. Аркаша облазил все развалины, но ничего подходящего не нашел. Возвращаться за ящиком по жаре ему не хотелось, и тогда он решил сделать свое произведение более рельефным.
