День танцующего ветра

Этой весной Такако неожиданно выпала возможность подработать. В управлении по недвижимому имуществу. И не в какой-нибудь крохотной конторе, где день-деньской проходит в хлопотах, чтобы сдать комнатушку размером в четыре – шесть дзё какому-нибудь студенту или клерку, а в солидном учреждении. Офис этого управления помещался в здании делового типа, и занималось оно посредничеством при купле-продаже земли и строений.

Такако была студенткой и, разумеется, не имела никакого отношения к подобным делам. Ее обязанности заключались в том, чтобы отвечать на телефонные звонки. В фирму часто звонили клиенты, а если использовать автомат, непременно выгодного заказчика потеряешь; аппарат ведь может только записать, что клиенту надо, – в общем, по телефону должен отвечать человек. В комнате сидел управляющий да Такако; фирма переживала не лучшие дни. Управляющему, Эндо, уже за сорок. Собственно, в конторе его почти не было видно. Все носился где-то, демонстрировал клиентам их будущее приобретение, потом приводил их для оформления сделки в офис, где оформлялись бумаги и вносился задаток.

В конторе царила мертвая тишина. Телефон звонил всего несколько раз в день. При таком избытке досуга постоянную беготню шефа по городу можно было объяснить разве только тем, что он посредничал еще в какой-нибудь большой фирме.

Такако весь день была предоставлена самой себе и могла спокойно читать. При этом ей платили 90 тысяч иен в месяц, что было совсем недурно.

Да, конечно, недурно, но узнай ее родители в деревне, что она подрабатывает, дежуря у телефона, встревожились бы не на шутку. Токио – место недоброе, негоже туда отпускать дочь, считали они; особенно упрямился отец. Хочешь учиться – зачем непременно в Токио, почему бы не поступить в префектуральный университет, говорил он. Нынче настоящее студенчество только и осталось что в провинции – и приводил в пример чью-то дочку, которая поехала в Токио, сделалась франтихой, а вернувшись, привезла с собой охапку журналов фривольного содержания. Да и парни не лучше, все они бездельники и лоботрясы. Да, таких в наше время называли лоботрясами, говорил отец. Даже при подъеме экономики и росте зарплаты отец на бумажной фабрике зарабатывал совсем немного, и Такако решила про себя, что уж она-то не будет вести такую жизнь, как другие студенты.

И вдруг прошлой зимой, когда она перешла на второй курс, Такако рассорилась с отцом.

Это произошло в конце семестра, когда она приехала домой после экзаменов. Такако вдруг объявила матери, что хочет бросить университет. Она собиралась поговорить об этом мягко, якобы испрашивая совета. И именно мягкостью тона привлечь мать на свою сторону. Однако, может быть от осознания важности момента, она невольно так разволновалась, что язык перестал ее слушаться, заранее намеченной тактики не вышло, и получилась декларация в чистом виде.

Мать пожаловалась отцу. Дочь говорила с ней без должной сдержанности, уже одно это рассердило мать, она пошла к отцу, когда гнев еще не остыл, и пересказ ее был слишком выразителен.

Произошло все это в воскресенье. Отец убирал задний двор. Выслушав мать, он поставил метлу, вошел на кухню и с порога набросился на Такако:

– Учебу задумала бросить? Думаешь, тебе уже хватит?

Такако мыла под краном чашки.

– Думаю, хватит.

Она старалась говорить как можно спокойнее. Стала объяснять, что поступала в университет вовсе не для того, чтобы стать учительницей, клерком или библиотекарем. Она хотела понять, каким должно быть будущее. Но профессора все до единого пусты и скучны, и, раз так, она с большим толком может заниматься сама, тем более что семья их не столь богата, чтобы тратить такую уйму денег на бесполезное образование. Лучше она оставит университет и пойдет работать, этот путь самый верный.

– Ишь своеволия-то сколько! – загремел отец, не дав Такако закончить. И закатил ей оплеуху. Такое было впервые. Даже когда она собирала подписи под воззванием против закона о летосчислении по правлению императора,[i] отец, конечно, пошумел, но рук все же не распускал, так что теперь она даже несколько перепугалась.

В ту минуту, скорее от испуга, чем от боли, Такако отшвырнула чайник, который как раз мыла. Она вовсе не хотела попасть в отца. Чайник она держала в левой руке, вот и бросила в ту сторону. Но вышло неудачно – там стоял буфет с посудой. И толстое стекло буфета – тоже не повезло! – со звоном разбилось. А ведь разбить его не так уж легко, хоть всякое стекло, конечно, бьется. В общем, не повезло, так не повезло.

Звон разбитого стекла, треск расколовшегося чайника – от всего этого отдавало истерикой. Грохот отозвался в ушах, и, словно еще раз желая вызвать это эхо, прогремел отец:

– Уходи вон!

– Ухожу, – не раздумывая ответила Такако. Слово вылетело само, без промедления, словно из компьютера.

– По-твоему, образование – бесполезная трата денег? Ишь дерзкая! А кто платил за тебя все это время – об этом ты подумала? – закричал отец вдогонку. – То, видите ли, в университет захотела, два года не прошло – а она уже передумала! Выкинь дурь из головы да пошевели мозгами.

Пошевелить мозгами стоило и отцу, и Такако. В семье еще младшая сестренка в первом классе школы высшей ступени и младший брат – школьник, а доходы невелики. Такако не собиралась сердить отца, да вышло не так, как она хотела.