Дело в руках

На улице сильно крутит метель, говоря по-здешнему, буран, а в избе той чисто и уютно, покой и тишина. И если бы не помурлыкивающий из угла динамик, да не электролампочка на сто ватт под потолком, да не одежный шкаф из типовой ширпотребовской серии, недавно заступивший на место сундука, то показалось бы, что время остановилось здесь, замешкалось и совсем не торопится идти дальше. Да и вам невольно захотелось бы остановиться и приглядеться ко всему, что здесь есть. Хоть к тому вон сундуку, который доживает свой век за печкой и на котором выписано: «1901 годъ. Станицы Н-здвиженской» (Новоздвиженской). И к иконке, изображающей богоматерь с младенцем, которая никак не похожа на некогда неприступных, устрашающих богов, а выглядывает из-за кружевных занавесочек смиренно и занимает в избе такое же скромное место, как хозяйка избы — в истории людской. Сундук — это конечно же «папашино придано», а иконка — «мамашино благословение».

В таких избах царит нечто непоколебимое и мудрое. И голос хозяйки звучит так же глубоко, как голоса стародавних мудрецов.

— Вот я и говорю: настоящее, хорошее дело в руках — верней самого большого богатства, надежней любой сберкнижки. Богатство, оно что? Есть оно — и нет его, было да уплыло. А дело завсегда выручит и в люди выведет.

Тетя Лиза сидит как раз под лампочкой на табурете, твердо уперев ноги в подставку — крохотную, игрушечного вида скамеечку. Она вяжет. Спицы в ее руках скачут весело, ровно и сноровисто, будто ладные лошадки, хорошо натренированные в рабочем беге. Сидит она чрезвычайно прямо, слегка развернув плечи и подавши вперед грудь.

Напротив нее, на диване — семнадцатилетние Оля и Света. Они застыли в неудобных позах, очень сутулятся, напряженно нагнувшись над вязанием. Спицы у них ползут медленно, будто ощупью, и с частыми остановками. Они учатся.

Тетя Лиза — на самом деле давно уже не тетя, а бабушка — ей под семьдесят. Но все поголовно зовут ее тетей Лизой. Это еще довольно крепенькая старушка, очень легкая на подъем и на удивление трудоспособная. Она из тех, которые работать начали чуть ли не сразу же после того, как научились ходить. Из тех, которые в первый же год замужней жизни вели все хозяйство, крутились как угорелые и успевали всюду. Рожали они чуть ли не посреди морковных грядок и капустных лунок. (Может, поэтому здесь не говорят, что младенцев приносит аист, а говорят, что их находят под капустой.) Такие, когда они входили в полную бабью силу, только понаслышке знали об абортах, которые считали тяжким грехом, чуть ли не пожиранием младенцев. Поэтому природа в них развивалась как хотела и куда хотела — куда ей сподручней развиваться. Они не знали учрежденческого сидения, которое сутулит, дает излишний жир в верхнюю половину тела и сушит ноги. Не знали людской тесноты и давки, квартирной и автобусной сутолоки на малых пятачках. Они работали и дышали на приволье и на просторе. Может быть, именно поэтому ни война, ни похоронка на мужа, ни послевоенные тяготы не согнули тетю Лизу. Она и сейчас еще ничего: голубенькие глаза, хоть и выцветшие, не потеряли былой живости, и цвет лица вполне здоровый. Но главное ее достоинство — спокойный нрав, характер ровный, без срывов. Этот характер формировался под влиянием широко известных простейших истин: живи не хуже и не лучше других, вперед не суйся, но и позади не оставайся, чему быть, тому не миновать. Истины эти хоть и не вдохновляют на исключительные поступки, но зато являются хорошими подручными у времени, которое, как известно, залечивает душевные раны. Наложило добрый отпечаток на характер и се занятие, которое всегда было — только для души, которое сопровождало всю ее жизнь и, в конце концов, стало главным. Это занятие — вязание пуховых платков.

Теперешнее покойное состояние тети Лизы обусловлено еще и тем, что все у нее в доме в полном порядке, все к зиме она сделала заблаговременно. Заблаговременно помазала и побелила, где надо, заделала, залатала и покрасила. С запасом времени закупила дрова и уголь, завезла, распилила, уложила. Заранее подправила, что надо — сарай-курятник, завалинку, крыльцо и прочее. Не все, конечно, делала своими руками, приходилось входить в расходы — нанимать, платить и переплачивать, и бутылку ставить. Но главное — все загодя, в погожие дни, до дождей и холодов.

И вот теперь она в тепле и чистоте сидит, вяжет и рассказывает о своей жизни и о платках — какую роль они в ее жизни сыграли.

Света и Оля — ее квартирантки. Света — востроглазая симпатюшка с очень подвижным, смешливым лицом, с копной коротко остриженных волос, отливающих при электрическом свете то ли рыжим, то ли золотистым. Оля — смуглая девушка, с чертами, которые уж начали оформляться в сосредоточенный, несколько даже строгий лик. В сравнении со Светой она будет поспокойнее, постепеннее — из тех, которые сначала посмотрят, а потом уж голову повернут.

Живут здесь Света и Оля совсем недавно, платят в месяц по десятке. Но приняла их тетя Лиза больше не из-за этих двух десяток: хлопот с ними куда больше, чем на двадцать рублей, особенно при тети Лизином характере — то прибрать за них приходится, а то и подкормить, когда прозевали, не приготовили себе, либо с припасами нехозяйственно обошлись. Да еще разных мелких тревог в избытке — куда ушли, зачем ушли, где задержались, с кем бродят.