I.
Прошлой осенью у нас в деревне совершенно неожиданно свалился один из стариков, дед Аверьян. Свалился он совсем от незначительной причины. Дело было в ржаной сев, Аверьян пахал последнюю полосу в заднем ярусе у леса, как вдруг пошел дождик и с севера потянул ветерок; по приметам дождик должен был скоро пройти, и Аверьяну не хотелось ехать домой, не кончивши пахоту. "Таскайся тут еще, -- думал он, -- ближний свет", и он пустил лошадь на траву, забрался к лесу, уселся под куст и стал пережидать дождик. Он прилег к земле, пригрелся, вздремнул и заснул. Долго ли спал он, -- Аверьян не мог припомнить, но проснулся от того, что ему вдруг показалось, что его что-то кольнуло в левый бок. Прогнавши сон, Аверьян почувствовал, что бывший под дождем и ветром левый бок его сильно прозяб, правый же от земли очень нагрелся, и ему от этого сделалось так неловко, что, несмотря на то, что дождь перемежался, он не стал дожидаться, когда он перестанет, и допахивать уже запаханную полосу, а взял лошадь и, шагая точно разбитый, дрожа всем телом от холода, потащился домой.
Приехав домой, он забрался на печь и до ночи пролежал на ней. Вечером хозяйничавшая у него в доме его сноха вдова Анисья заварила ему сушеной малины, и он, напившись ее, забился на ночь опять на печку и там проспал до утра.
Утром на другой день Аверьян встал "чередом", правда, в левом боку у него было несколько неловко, но неловкость эта была незначительная, и Аверьян, не обращая на нее внимания, принялся за работу.
Однако с каждым днем эта неловкость делалась чувствительней. Бок начал прежде как будто мешать ему, потом ныть. Прежде Аверьян большое удовольствие чувствовал, когда он, управившись с работой, залезал на печку и, прислонившись больным местом к теплым кирпичам, лежал так, но дальше -- больше этого делать стало нельзя; да еще мало того, что нельзя было ложиться на больной бок, делалось больно, когда нечаянно дотронешься до него.
Тогда Аверьян вздумал полечиться и поехал в больницу. В больнице Аверьян провел часа три и за это время в нем произошла удивительная перемена. Оттого ли, что Аверьян потрясся на телеге, едучи в больницу, или оттого, что его больное место трогал доктор, боль в нем настолько усилилась, что он почувствовал в себе страшную слабость. Он впервые ясно и отчетливо подумал о возможности скорой смерти и поехал домой весь разбитый.
Застоявшаяся у больницы молодая доморощенная лошадка бежала быстро, телега слегка погромыхивала по белой, сухой, совершенно беспыльной дороге. Кругом расстилалась темноватая зелень хорошо распустившейся озими, желтели пестрые леса, в воздухе летали дымчатые нити паутинника, солнце светило хотя и не очень тепло, но ярко. На небе только кое-где клубились темные облака, в деревнях там и сям дымились овины, из них вкусно пахло поджаренной соломой. Аверьян все это видел и чувствовал, но эта знакомая картина, всегда прежде так веселившая его душу, теперь только навевала на него тяжкую грусть. Бог знает, может быть, скоро и очень скоро его понесут вот по этой дорожке вытянувшегося, недвижимого, похолодевшего. Потом опустят в глубокую яму, закопают и уйдут, а он останется один в этой темной могиле под несносной тяжестью серой земли, а кругом все будет так же, как будто ничего не случилось.
Приехав домой, он кое-как выбрался из телеги и, не выпрягая лошади, прямо пошел в избу.
– - Поди, выпряги лошадь-то, -- слабым голосом сказал он невестке, и не раздеваясь, уселся на конник.
Анисья, смирная баба лет под сорок, худая и некрасивая, поднялась с лавки, на которой сидела с шитьем, и тревожно взглянула на старика.
– - Что это ты, батюшка? -- спросила Анисья.
– - Помирать хочу, -- невнятно проговорил старик и тяжко вздохнул.
– - Что ты, родимый, аль тебе в больнице что сказали? -- спросила перепуганная Анисья.
– - Ничего мне в больнице не говорили, а видно, пришло мое время.
– - Да что же, неужели никакого лекарства не дали?
– - Дали, как не дать, только все это пустое, видно хитрее Бога не будешь… Раздень-ка меня.
II.
В деревне никто не ожидал, что Аверьяна так быстро скрутит болезнь, но более всего не ждал он этого сам. Ему еще хотелось пожить, попользоваться от жизни чем-нибудь хорошим. Он так мало видел этого хорошего… Аверьян родился и вырос тогда, когда еще на Руси были другие порядки, в бедной крепостной семье. Детство его прошло очень незавидно; бедность, нужда и беспрерывная работа то дома, то на барщине не давали заботиться о нем, как следует, отцу с матерью. И он часто терпел и холод и голод. Не лучше его жизнь пошла и тогда, когда он подрос. Женился он не по своей воле. Его насильно заставили взять одну дворовую, на которую разгневались за то, что к ней привязался молодой барчук, приезжавший на лето погостить из города, где он учился.
Бывшая горничная мужа-мужика не взлюбила, не взлюбила и жизнь в ихнем доме. Она больше плакала, чем смеялась. У Аверьяна сердце перевертывалось, глядя на нее, но он ничем не мог ее утешить. Думали было, что она несколько утешится, когда она на третий год замужества забеременела и родила Аверьяну сынишку Исайку, но эти надежды не оправдались; молодухе от этого стало как будто еще тяжелее, она сделалась злая, сварливая, возненавидела своего первенца, еще более, кажется, возненавидела мужа и его семью и, когда Исайка подрос, она вдруг покинула мужа и ребенка и скрылась неизвестно куда. Ее искали, где и как только можно, но нигде не нашли. После этого жизнь Аверьяна пошла как редко у кого шла у его односельцев. Старики были плохи, Исайка мал, в работу опять пришлось всюду одному развертываться, и дома он был всегда один: не перед кем ему было облегчить накипевшее сердце, не перед кем раскрыть наболевшую душу. И только когда подошла воля да стал подрастать Исайка, жизнь Аверьяна пошла немного на лад, но и то не настоящая.
