Чоновцы на Осколе

— Так. Все ясно. Одевайтесь, молодой человек! — сказал Василию Терехову плотный, широкоплечий доктор, осмотрев и ослушав его.

Василий, взяв со стула нижнюю рубаху, застыл на месте, вопрошающе глядя на доктора серыми удивленными глазами.

— Что на меня уставились? Я вам сказал: можете одеваться. В часть не выпишем. Рановато еще...

Переступая с ноги на ногу, Василий хотел что-то сказать, но доктор не дал ему даже рта открыть.

— Знаю, знаю, что вас ждут боевые товарищи, письма от них вы уже мне показывали. Знаю, что вам не лежится у нас в госпитале. Но ваше состояние здоровья не позволяет пока признать вас годным к продолжению строевой службы. Посмотрите на себя — кожа да кости. Придется еще полежать месяца два. Впрочем, это мое мнение, —доктор развел руками. — Не знаю, может быть, другие члены комиссии найдут нужным вынести иное решение...

Одним махом Василий натянул на себя застиранную госпитальную рубаху и, решительно подойдя к столу, за которым сидели сутулый седой начальник госпиталя и полная румяная женщина — врач-невропатолог, заявил:

— Ни одного дня больше в госпитале не останусь. Нечего мне тут бока протирать. Рана моя зажила, от тифа меня вылечили, а поправиться,- обрасти мясом успею.

Начальник госпиталя, внимательно просмотревший историю болезни Василия, окинул его теплым, участливым взглядом.

-— Товарищ Терехов, вы воронежский?

— Из Троицкой пригородной слободки, — ответил Василий.

— Родные у вас тут есть?

— Нет, здесь никого не осталось. Как умер отец, сразу же после революции мать уехала с младшим братишкой в слободу Уразово. Там у меня сестра фельдшерицей в земской больнице работает. С тех пор я их не видел. — Василий тяжело вздохнул.

— Ну, раз вы так настаиваете, товарищ Терехов, можем вас выписать с двухмесячным отпуском на поправку здоровья. Поезжайте в Уразово. Литер на проезд и продовольственный аттестат вам выдадим.

Накинув на плечи серый госпитальный халат, забыв поблагодарить начальника госпиталя, обрадованный Василий схватил в руки спадавшие с ног стоптанные чувяки и стремглав выскочил из кабинета...

На следующий день, получив необходимые документы и продовольственный аттестат, Василий вышел из проходной госпиталя. На нем были латаные-перелатанные сапоги чуть ли не сорок пятого размера, застиранные ватные брюки, выцветшая гимнастерка и драный овчинный кавалерийский полушубок.

Обмундирование было не с его плеча. Кладовщик объяснил, что вся хорошая одежда, поступающая в госпиталь с ранеными, дезинфицируется и тут же отправляется в армию, а что похуже остается. «В армию! Как же! Продают, наверно, подлецы», — решил раздосадованный Василий, не получив при выписке из госпиталя ни своих ручных часиков, ни полевого бинокля, ни трофейной кавказской шашки. Но спорить с кладовщиком было бесполезно.

С вещевым мешком за плечами, в котором были пара сухих таранок, полтора фунта черного кислого хлеба с просяной лузгой и три пачки гнилой фабричной махорки — паек, полученный на дорогу, Василий поспешил на вокзал, надеясь с первым отходящим поездом добраться до Уразова. И ему посчастливилось. До станции Лиски он доехал на крыше вагона пассажирского поезда, облепленного спекулянтами и мешочниками, пробирающимися на юг за хлебом.

Припекало весеннее солнце, с полей сходил снег. Кирпичное здание вокзала и высокая бетонная платформа, полуразрушенные снарядами, забиты пассажирами. С крыши вагона хорошо были видны длинные очереди к дымящимся железным камерам-вошебойкам и кипятильникам. За станцией виднелись железнодорожный мост, Дон, сверкавший в лучах заходящего солнца, меловые горы.