Франция. Июль 1567 года.
Стоя в тени монастырской базилики, двадцатилетний доминиканский монах брат Дамиан предавался греху рукоблудия. Старые камни приятно холодили, а плющ, оплетающий стену, хорошо скрывал от посторонних глаз и жаркого полуденного солнца. Устав Монастыря святого Антония, и без того достаточно суровый, после недавней буллы нового папы стал совсем трудным. Этим указом инквизиция формально ставилась выше самого Святого Престола. Поговаривали, что Пий V, ранее служивший инквизитором в Риме, захотел всю Европу превратить в один большой монастырь, а за малейшее ослушание и прегрешение призывал к самым суровым наказаниям. Сам Пий вел безукоризненно-аскетический образ жизни, требуя того же и от других.
После того, как отец-эконом застал брата Дамиана с юным золотоволосым послушником, жизнь сделалась просто невыносимой. За содомский грех сам отец-настоятель наложил на молодого монаха тяжелую пенитенцию[1], и только один час в день тот мог трудиться на открытом воздухе в монастырском саду. Все остальное время, с перерывами на трапезу, молитву и сон, он был обязан прислуживать главному библиотекарю — старому отцу Франциску. Местом трудов брату Дамиану определили Малый библиотечный зал — мрачную темную палату, где содержались книги, запрещенные для чтения, но разрешенные к хранению. От духоты и книжной пыли у Дамиана слезились и болели глаза, краснели и распухали пальцы, першило в горле. Зато старика-библиотекаря ничего не брало. Проведя всю жизнь среди старых свитков и огромных толстых инкунабул, отец Франциск сам сделался похожим на древний манускрипт. Последний раз, когда Дамиан уронил какую-то толстую старую книгу, а та от ветхости развалилась, старик так его избил кипарисовой палкой, что бедняга потом три дня мочился кровью и еле таскал ноги. А вчера, в наказание за то, что он перепутал книги и вместо верхней полки положил на нижнюю, отец Франциск заставил его делать всю работу стоя на коленях. До самой вечерней трапезы.
А этой ночью брат Дамиан увидел ангела. Ангел явился к нему в образе прекрасного юноши и научил, как жить дальше и как поступить, чтобы изменить свою участь в лучшую сторону. Ангел телесно облегчил плотские страдания молодого монаха и объяснил, что есть грех, а что — нет, и что зло может быть побеждено другим злом, а потом отмолено и искуплено покаянием. Теперь Дамиан знал, как отомстить старому монаху. Конечно, это будет великое согрешение и тяжкое злодеяние, но Дамиан еще молод, и отмолит свой грех.
Время работы под открытым небом закончилось, и брат Дамиан вернулся под пыльные своды монастырской библиотеки.
В тот день отец Франциск подготавливал к уничтожению еретические и богохульные книги, осужденные Святым Престолом. С прóклятых кодексов уже срезали обложки и связали веревкой, чтобы удобнее было нести на костер. Когда библиотекарь отлучился (видимо по нужде) Дамиан быстро развязал узел и подменил часть книг. Из стопы, приготовленной к переплету, он выбрал несколько похожих кодексов и положил в кипу, предназначенную огню. Столько же приговоренных к сожжению книг молодой монах засунул в середину пачки ожидающих нового переплета. Затем Дамиан снова завязал узел так же, как это делал отец Франциск.
Библиотекарь все не возвращался. И тогда Дамиан неожиданно понял, как еще сильнее отплатить старому монаху за все свои обиды, и как избавиться, наконец, от наложенной кары. Для начала надо было добраться до верхней полки и достать оттуда одну старую пыльную книгу. Дамиан не мог взять лестницу — боялся, что потом не успеет убрать ее на место, а отец Франциск придет и все заметит. Поэтому он просто подошел к тяжелому дубовому стеллажу, поставил ногу на одну из полок, подтянулся на руках, чтобы долезть до верхнего края, и уже ухватился за хранящийся там старый кодекс, как вдруг почувствовал, что опора теряет стабильность. Огромный стеллаж, казалось крепко стоявший тут с начала времен, вдруг потерял устойчивость и медленно отклонился от стены…
Последняя мысль брата Дамиана, состояла в том, что он может попасть в Ад, погибнув под тяжестью стеллажа без всякого покаяния и отпущения своих грехов…
Париж. Февраль. Наши дни.
Вообще-то особых колебаний, записывать данную историю или нет, не возникало. Трудность состояла в другом — своими глазами я видел только часть. Отрывки. Именно эти места и написаны от первого лица. Остальное пришлось восстанавливать по рассказам знакомых, свидетелей и случайных участников. Но как часто бывает в таких случаях, мои записки страдают субъективностью — иного выхода просто не оставалось. Кое в чем помогли разные документы, так или иначе оказавшиеся в моем распоряжении. Часть эпизодов приходилось реконструировать, часть реставрировать по кусочкам, воссоздавая мотивы поведения и мысли некоторых персонажей, которых по ряду причин я не мог опросить лично. При всей кажущейся фантасмагоричности изложенных событий, все написанное здесь — правда. Вернее та правда, которую знаю я.
К непосредственному началу подтолкнула моя давнишняя подружка — Елена, после одного, не относящегося к делу разговора.
