Лес упорно играл с женщинами в «путанку». Выберись Ядвига по ягоды одна — в жизни б не нашла знакомой поляны, окруженной зарослями ежевельника. Под ноги то и дело подворачивались окольные тропки-тропиночки, норовили увести в буреломы, закружить, заморочить.
Чащин Дедко балует?
Вроде не должен. Еще на опушке Мэлис все нужные слова прошептала, лоб трилистником осенила, а на тропу отваром яснопутицы хлюпнула. Видать, чуяла подвох: обычно в Филькин Бор ходили запросто, без опаски, а нынче и ведьмовские штучки беде не указ. Больше часа блуждали по хоженым-топтаным местам, прежде чем встала пред бабами горелая сосна-указуха. Черная, как вдова на похоронах, сосна скорбно тыкала сухой рукой-ветвью в нужную сторону.
Ядвига вздохнула с облегчением: шабаш, мол, добрались. Рот открыла, Чащина Дедку поблагодарить, да наткнулась на взгляд подруги: крючковатый, страшный. Не змеиный даже — скорпионий.
Осеклась, потупилась.
Казалось бы: ну что в ней особенного, в крошке Мэлис? Хоть и ведьма, а своя, тутошняя, с малых лет у людей на виду. Не заезжая чароплетка, к которой и подойти-то боязно. Баба как баба, еще и моложе самой Ядвиги. Мужики по сей день вослед пялятся. Иные шалят, пристают. Только зря: зыркнет, бывало, Мэлис, к земле кобеля приморозит. Бежать охота, все равно куда, лишь бы подальше, а ноги плетьми волочатся…
Может, домой повернуть? Гори он огнем, этот ежевельник!
Правда, ягода полезная, на всяк вкус. В отворот-зелье идет, варенье знатное получается. Когда юфть лиловая требуется, в красильном растворе без ежевеловых ягод — никак.
У мужа заказ на шесть кип. Вернешься с пустым лукошком, браниться станет. Или поколотит! Леон на руку скорый… Остаться? Уйти от греха подальше? Ну, побьет муж — в первый раз, что ли?!
Ядвига покосилась на спутницу, молча признавая за ведьмой старшинство. Пусть Мэлис годами не вышла командовать, последнее слово все равно за ней будет.
Слова она не дождалась. Мэлис явственно принюхалась, тряхнула головой, словно гоня мару — рыжие кудри расплескались по плечам, — и двинулась вперед. Куда указывала рука-ветка.
На Ядвигу не оглянулась: знала, что та не отстанет.
Под ногами пружинил, чуть слышно скрипя, упругий мох. Потел легкой слизью. Здесь всегда было сыро, даже в летний зной. Сыро, но не топко. Лишь теперь Ядвига заметила, какая вокруг стоит тишина. Ни птичьего щебета, ни зуденья комаров, ни шелеста листьев под ветром. Воздух застыл зябким дурманом, пугая грозой. Ведьма остановилась, ощупала ладонью пустоту перед собой. С усилием сделала шаг, другой. Ядвига заторопилась: потерять из виду подругу, остаться наедине с молчаливой чащей казалось ей сейчас самым страшным.
— …я знаю, ты можешь. Ты должна постараться. Очень постараться…
В какой-то миг женщине почудилось: ее обступила дымная мгла, где роились тени из печной сажи. Краски дня померкли, лес сделался пепельным, неживым. Ядвига в панике рванулась, двигаясь, будто в вязком киселе, сваренном из горсти «волчьего овса». Еле слышно тенькнула струна, обрываясь далеко, на самом краю слышимости. Мир стал прежним. Шипастые заросли ежевельника с гроздьями сизых ягод и плотными, покрытыми восковым налетом листьями оказались совсем рядом. Рука машинально потянулась к ягодам — и женщина беззвучно выругала себя, глупую.
Люди.
На поляне.
Чужие, не местные.
Она не могла толком разглядеть, чем занимались чужаки. В двух шагах за кустами притаилась Мэлис. Извернувшись, зло махнула рукой: нагнись, дурища! Увидят! И вновь припала к прорехе в кустарнике. Ядвига послушно согнулась в три погибели. Подсматривать было боязно: вдруг заметят?! Но страсть как хотелось хоть одним глазком… Изо всех сил стараясь не шуметь, женщина на четвереньках поползла вдоль колючей стены, вскоре обнаружив узкую щель. Осторожно, с замираньем сердца, выглянула.
— Сэпти, что там?
— Вижу, но скверно. Ага, вот… П-прах, сорвалось! Серп почти достал его…
— «Почти» нас не устраивает. Детка, ты поняла? Пробуем еще. Старайся. Очень старайся. Иначе я стану злым дядькой. Даже демоны Нижней Мамы боятся таких злых дядек…
— Я не умею! У меня не получается! Я могу
наоборот…
— Ты плохая детка. Элм, объясни ей.
— Сейчас, Фарт. Объясню.
— Сто раз тебе говорил: не называй меня Фартом!..
Трое мужчин стояли по краям поляны, образуя искаженный треугольник. Внутри треугольника из земли торчали семь факелов: пять длинных и два коротких. «Факела-то зачем?! — удивилась Ядвига. — День ведь, солнце. И пламя странное: с червоточинкой…» Меж факелами дрожало стеклистое марево, будто над дорогой в жаркий полдень. А в мареве топталась девочка. Босая, белобрысая малышка. Совсем кроха, лет семи-восьми. С лицом у девочки творились чудные диковины. Плачет, бедняжка? Или марево черты искажает?!
