Четверкой лошадей на север от залива.
— Ха! И ты собираешься править четверкой? Да еще по горным дорогам?! Да я не сяду с тобой и за тысячу долларов! Так заявил Генри, а он-то знал, что это такое — сам правит четверкой.
Другой мой глен-элленский приятель высказался обо мне еще более решительно:
— Что? Лондон? Он и с одной-то не справляется! Самое ужасное, что он был прав. Даже после того, как я проехал на своей четверке несколько сотен миль, я не умею справляться с одной. Буквально позавчера, спускаясь по крутой горной дороге, в узком месте на повороте я столкнулся с запряженной в кабриолет лошадью, которой правила женщина. И мы никак не могли разъехаться, сбоку в запасе оставался всего один фут. Моя лошадь не умела сдавать назад, тем более в гору. Ярдах в двухстах пониже ширина дороги вполне позволяла разъехаться. Но женщина на кабриолете тоже отказалась пятиться назад, так как не была уверена, что сможет сдержать лошадь. Я не умел распрягать, поэтому не стал и пытаться. Мы распрягли ее коня и отвели в поводу назад, вниз. Все шло прекрасно, пока дело не дошло до того, чтобы снова запрячь его в кабриолет. Выяснилось, что она не знает, как это делается, а я на нее рассчитывал. Провозились мы почти полчаса, показывая друг другу, как привязывать сбрую, однако я абсолютно уверен, что никогда в жизни ни одну лошадь не впрягали в повозку таким замысловатым способом.
Да, я не умею запрягать одну лошадь, но четверку — умею, что и побуждает меня вернуться к началу разговора. Выбрав долину Сономы местом постоянного жительства, мы с Чармиан через некоторое время решили, что пора побольше узнать и о соседних с нами краях. Каким образом? — вот первый вопрос. Среди наших слабостей есть одна — мы старомодны и не переносим вони бензина. И как заправские мореходы, естественно, тянемся к лошадям. Будучи из тех счастливчиков, что носят свою контору под шляпой, я привык брать в поездки пишущую машинку и пачку книг. Поэтому верховая лошадь, само собой, отпадала. Чармиан предложила взять пару. Она верила в мои способности и, кроме того, сама умеет управляться с двумя. Но только я подумал о бесчисленных горах, что предстоит преодолеть за три месяца на несчастной паре, я воспротивился и твердо заявил, что тогда нам, в конце концов, придется возвращаться на бензине. Чармиан заупрямилась, мы зашли в тупик, но тут меня осенило.
— А почему бы нам не взять четверку? — сказал я.
— Но ты же не умеешь править четверкой, — возразила жена.
Я расправил грудь, развернул плечи и высокопарно заявил:
— Все, что под силу мужчине, могу и я. Помнишь, когда мы отплывали на «Снарке», я ровным счетом ни чего не знал о навигации, но ведь научился и сам вел яхту.
— Прекрасно, — сказала она (вот она, вера!). — Пусть будет четыре верховые лошади, а седла мы положим сзади, с поклажей.
Настал мой черед возражать:
— Наши верховые не годятся для упряжки.
— Научи их.
Что я знал о лошадях? А об их обучении и того меньше, ну ровно столько, сколько известно матросу. Лягнула, сбросила, опрокинула, оттолкнула и убежала — такое случалось не раз. К лошадям я всегда испытывал огромное и почтительное уважение. Но убежденность жены звала вперед, и я согласился.
Кинг — конь небольшого роста для игры в поло, он из Сан-Луиса, а Принц — иноходец для развлекательных поездок — из Пасадены. Самое трудное взнуздать их и тронуть с места. По равнине они шли резко, под гору — галопом, но как только начинался подъем и они чувствовали вес телеги — сразу останавливались, поворачивали головы и смотрели на меня. Но я понукал их, и тут возникали проблемы. Мильде было четырнадцать лет, она натуральная, полудикая, характером — наполовину мул, наполовину американский заяц. Если упрешься ладонью ей в бок и велишь подвинуться, она ложится в твою сторону, надавишь на голову, чтобы подала назад — пойдет прямо на тебя. А стоит зайти сзади, подтолкнуть и сказать «пошла!», она просто на тебя сядет. Кроме того, она не умеет нормально ходить. Тысячу раз, без конца, пытался я заставить ее идти обычным шагом, но все безуспешно. Вдобавок она обжора. И совершенно не имеет значения, далеко ли, близко ли конюшня; только время подходит к шести, она сломя голову несется к дому и причем — самой короткой дорогой. Насчет нее у меня большие сомнения.
Четвертая и самая неподходящая лошадь — Разбойница. От трех и до семи лет она не давалась ни одному объездчику, некоторых даже покалечила. Один здоровенный ковбой пытался с помощью тяжелого седла и мексиканской узды укротить ее дикий нрав. Следующим ее владельцем оказался я, и она стала моей любимой верховой лошадью. Чармиан предложила запрячь ее коренной — так, мол, у меня будет возможность всегда держать ее под присмотром. А у Чармиан любимая верховая — Дева. И я сказал, что лучше взять Деву. Но жена заметила, что моя кобыла рядовая, а ее чистопородная и, если эксплуатировать ее целых три месяца, то, значит, навсегда испортить ей ноги. Не отрицая чистопородности ее кобылы, я в то же время дивился категорическому нежеланию Чармиан признать чистокровность небольших, торчащих в стороны ушей моей Разбойницы. Жена указывала на исключительно тонкую большеберцовую кость Девы. Я тут же измерил эту кость у Разбойницы. Она была точно такой же, хотя, возможно, как я тактично заметил Чармиан, покрепче. Это задело ее самолюбие. Конечно, в жилах чистопородной Девы течет кровь Лексингтона и Мореллы с линией выносливого Моргана, она умеет бегать, ходить и запросто обставит в работе мою беспородную, и именно поэтому-де не стоит запрягать такой образец лошадиного совершенства.
