— Вы собираетесь это есть?
Женщина смотрит на поднос, который поставила передо мной стюардесса. Моя соседка ждет подтверждения, что еда негодная? А может, просто голодна и надеется, что свою порцию я отдам ей? Я ослабляю ремень безопасности, разворачиваюсь в узком кресле и читаю в ее лице вызов: неужели вы рискнете что-либо из принесенного съесть?
Запах пищи раздражает обоняние своей неаппетитностью. Под слипшимся частоколом картофеля — похоже, его зажарили в прошлом году — прячется дряблый кусок мяса, а сморщенный серый горошек, должно быть, родился в лабораторной пробирке. Рулет светится лунной желтизной, и чудится, что, прикоснувшись к нему, ощутишь холодную поверхность спутника Земли. Листья салата бурые по краям, а помидорам надоело притворяться, что природа задумывала сделать их красными. Из маленькой чашечки на меня смотрит ядовито-оранжевый соус, а я, в свою очередь, смотрю на него.
— Нет, — заявляет женщина, — этого вы есть не станете. Только не наша маленькая Рут!
Торжествуя, она хватает с моей тарелки неоновый рулет.
— Я вот еще и масло у вас возьму, можно? — говорит она и снова тянется к моему подносу.
Я останавливаю ее руку на полпути.
— Я вас знаю? — спрашиваю я.
Она загадочно улыбается, и я вижу щербинку между передними зубами. Волосы у нее светлые, а сама она неряшливо привлекательна. «Уж не Лорен ли это Хаттон?» — мелькает у меня в голове. Но зачем бы Лорен усаживаться в салон третьего класса да еще и красть у меня рулет?
— Нет, — говорит она, освобождая руку, и похищает масло. — Зато я знаю вас и даже знаю, почему вы летите на этом самолете.
— Знаете? — переспрашиваю я, как дурочка.
Рулет она уже оприходовала, а теперь не спускает глаз с подозрительного мяса.
— Пожалуйста, — говорю я. — Угощайтесь.
Она хватает тарелку.
— Я была уверена, что вы эту пищу есть не станете, — говорит она. — Сказать по правде, я бы разочаровалась, если бы вы к ней притронулись.
— Кто же, вы думаете, я такая? — спрашиваю я.
— Ох, сладенькая, — говорит она, и звук «с» со змеиным свистом проходит сквозь щель между зубами, — я не думаю, я знаю. И буду очень вам благодарна, если скажете, куда пойдете обедать, когда мы приземлимся в Нью-Йорке.
— О чем вы толкуете?
Я в полном недоумении.
Она уже смолотила протеин, проигнорировав горошек. Бледно-голубые глаза с вожделением смотрят на утомленный жизнью салат.
— Будьте моей гостьей, — я протягиваю ей тарелку.
— Ваши портреты развешены по всему Нью-Йорку, — говорит она с набитым ртом. — Вы ресторанный критик из газеты «Лос-Анджелес таймс», но скоро сделаетесь самым главным критиком в мире. На «Нью-Йорк таймс» вы начнете работать…
Она делает паузу, производя мысленный подсчет.
— …в пятницу, третьего сентября!
Подцепив на вилку последний салатный лист, добавляет:
— В каждом ресторане города на доске объявлений висит ваша фотография рядом с главными новостями дня.
— Вы, наверное, шутите, — говорю я.
Она столь энергично кивает, что светлая прядка падает на лицо. Она убирает ее с глаз, и я замечаю, что на ее блестящем маленьком браслете сложено из горного хрусталя имя «Джеки». Ногти покрыты дешевым полуоблупившимся лаком пурпурного цвета. Похоже, что эти мускулистые руки долгие годы носили тяжелые подносы.
— Я не шучу. Место, в котором я работаю, не входит в число лучших ресторанов мира, но босс уже предложил пятьсот баксов тому, кто вас выследит. Забудьте об анонимности. Хорошая рецензия в «Нью-Йорк таймс» стоит тысячи.
Она на несколько секунд задумывается.
— Возможно, и миллионы.
— Но ведь сейчас еще только июнь! Три месяца до начала работы, — в полном смятении говорю я.
— Знаю. — Она трясет перед моим лицом пальцем с кровавым маникюром. — Но если ваш первый обзор появится в сентябре, то сейчас вам все равно придется где-то питаться.
В ее голосе чувствуется торжество, и она добавляет:
— Вряд ли найдется что-то, чего мы о вас не знаем.
— Что вы знаете? — голос звучит более нервно, чем мне бы того хотелось.
— О, — небрежно восклицает соседка, — спросите меня что угодно, и вы увидите.
— Я замужем?
— Спросите о чем-нибудь посложнее, — смеется она. — Имя вашего мужа Майкл Сингер, он журналист на Си-би-эс и занимается в основном расследованиями. Я знаю, что в прошлом году он получил премию Пибоди за то, что выяснил кое-что о мафии, и за заслуги в звукозаписи.
— Как вам удалось это узнать? — спрашиваю я.
— Я же сказала, мы вас изучали. Все мы. Разве я не говорила, что мы за вами следим? Ни один критик не ест в одиночестве, а значит, нас интересовали и ваши спутники. Может, и о ребенке сказать? Ему около четырех…
— Четыре с половиной, — поправляю автоматически, прежде чем сознаю, что должна была дать ей дезинформацию, а не говорить правду.
— По крайней мере, я знаю, что сейчас вы летите одна, — говорит она немного лукаво. — Это полезно.
— Ко мне могут присоединиться позднее, — замечаю я.
— Могут, — соглашается она после некоторого раздумья.
Затем склоняет голову набок и говорит:
— Нет, пожалуй что нет. У мужчин нет терпения. Исходя из собственного опыта могу сказать, что с детьми путешествует женщина. Если бы Майкл поехал, то ребенок был бы с вами.
