Айза Уитни, брат покойного Элиаса Уитни, доктора богословия, директора богословского колледжа св. Георгия, приучился курить опий. Еще в колледже, прочитав книгу де Куинси, в которой описываются сны и ощущения курильщика опия, он из нелепой прихоти начал подмешивать опий к табаку, чтобы пережить то, что пережил этот писатель. Как и многие другие, он скоро убедился, что начать курить гораздо легче, чем бросить, и в продолжение многих лет был рабом своей страсти, внушая сожаление и ужас всем своим друзьям. Я так и вижу перед собой его желтое, одутловатое лицо, его глаза с нависшими веками и сузившимися зрачками, его тело, бессильно лежащее в кресле, — жалкую развалину, обломок благородного человека.
Однажды вечером, в июне 1889 года, как раз в то время, когда начинаешь уже зевать и посматривать на часы, в квартире моей раздался звонок. Я выпрямился в кресле, а жена, опустив свое шитье на колени, недовольно поморщилась.
— Пациент! — сказала она. — Тебе придется идти к больному.
Я вздохнул, потому что незадолго до этого вернулся домой после целого дня утомительной работы.
Мы услышали шум отворяемой двери, чьи-то торопливые голоса и быстрые шаги в коридоре. Дверь комнаты распахнулась, и вошла дама в темном платье, с черной вуалью на лице.
— Извините, что я ворвалась так поздно, — начала она и вдруг, потеряв самообладание, бросилась к моей жене, обняла ее и зарыдала у нее на плече. — Ох, у меня такое горе! — воскликнула она. — Мне так нужна помощь!
— Да ведь это Кэт Уитни, — сказала жена, приподняв ее вуаль. — Как ты испугала меня, Кэт! Мне и в голову не пришло, что это ты.
— Я просто не знаю, что делать. Вот и решила приехать к тебе.
Это было обычным явлением. Люди, с которыми случалась беда, устремлялись к моей жене, как птицы к маяку.
— И правильно поступила! Садись поудобнее, выпей вина с водой и рассказывай, что случилось. Может быть, ты хочешь, чтобы я отправила Джеймса спать?
— Нет, нет! От доктора я тоже жду совета и помощи. Речь идет об Айзе. Вот уже два дня, как он не приходит домой. Я так боюсь за него.
Не в первый раз беседовала она с нами о своем несчастном муже — со мной как с доктором, а с женой как со своей старой школьной подругой. Мы утешали и успокаивали ее как могли. Знает ли она, где находится ее муж? Может быть, нам удастся привезти его домой?
Да, найти его — дело нетрудное. По ее словам, в последнее время он ходит курить опий в один и тот же притон. Это в Сити, в отдаленном восточном квартале. До сих пор его оргии длились всего один день, и к вечеру он обычно возвращался домой в полном изнеможении, совершенно разбитый. Но на этот раз его нет двое суток, и он, конечно, валяется там, среди подонков из порта, вдыхая ядовитый дым или забывшись тяжелым сном. Она была убеждена, что он в «Золотом самородке», на Аппер-Суондам-лейн. Но что ей делать? Не может же она, молодая, застенчивая, робкая женщина, пойти туда, чтобы вызволить своего мужа из этого хулиганского логова? Вот как обстояло дело, и помочь ей мог только я.
Мог ли я не сопровождать ее? Впрочем, зачем ей идти? Я лечил Айзу Уитни и, как доктор, имел на него определенное влияние. Я был уверен, что одному мне будет легче справиться с ним. Я дал ей слово, что в течение двух часов усажу ее мужа в кэб и отправлю домой, если только он действительно находится в «Золотом самородке».
Через десять минут, покинув кресло в уютной гостиной, я мчался в экипаже в восточную часть города. Я знал, что дело предстоит довольно необычное, но в действительности оно оказалось более странным, чем я ожидал.
Сначала все шло хорошо. Аппер-Суондам-лейн — грязный переулок, расположенный позади огромных верфей, которые тянутся по северному берегу реки, на во сток от Лондонского моста. Притон, который я разыскивал, оказался в подвале между какой-то грязной лавкой и кабаком; в эту черную дыру, как в пещеру, вели крутые ступени. Посередине этих ступеней образовались выбоины — такое множество пьяных ног спускалось и поднималось по ним.
Приказав кучеру подождать, я спустился вниз. При свете мигающей керосиновой лампочки, висевшей над дверью, я отыскал щеколду и вошел в длинное низкое помещение, полное густого коричневатого дыма; вдоль стен тянулись деревянные нары, как на баке корабля, везущего эмигрантов.
Сквозь мрак я не без труда разглядел безжизненные тела, лежащие в странных, фантастических позах: согнутые плечи, поднятые колени, запрокинутые головы с торчащими кверху подбородками. То там, то тут замечал я темные, потухшие глаза, устремленные на меня. Среди тьмы то вспыхивали, то тускнели крохотные красные огоньки в чашечках металлических трубок. Большинство лежало молча, кое-кто бормотал что-то себе под нос, а иные разговаривали тихими монотонными голосами, то возбуждаясь и торопясь, то внезапно смолкая, причем никто не слушал своего собеседника — всякий был поглощен только собственными мыслями. В дальнем конце подвала стояла маленькая жаровня с пылающими углями, возле которой на трехногом стуле сидел высокий, худой старик; опустив подбородок на кулаки, положив локти на колени, он неподвижно глядел в огонь.
