Тянулся неспешный воскресный день, такой, какой Уолден любил. Стоя у открытого окна, он вглядывался в парк. На широкой, ровной лужайке привольно росли крупные деревья: шотландская сосна, пара могучих дубов, несколько каштанов и ива, похожая на кудрявую девичью головку. Солнце стояло высоко в небе, и деревья отбрасывали темные, прохладные тени. Птицы затихли, но зато из цветущего вьюна под окном доносилось довольное жужжание пчел. В доме тоже царила тишина. У большинства слуг был выходной. На уик-энд приехали только брат Уолдена, Джордж, с женой Клариссой и детьми. Джордж пошел прогуляться, Кларисса прилегла отдохнуть, детей не было видно. Уолден позволил себе расслабиться: в церковь он, естественно, отправился в сюртуке, а спустя час-другой к обеду облачится во фрак, но пока что он с наслаждением ходил в удобном твидовом костюме и рубашке с мягким воротничком. А если, подумал он, Лидия вечером еще и поиграет на пианино, то день пройдет совсем замечательно.
Он повернулся к жене:
– Ты поиграешь после обеда?
Лидия улыбнулась:
– Если хочешь.
Уолден услышал шум и снова обернулся к окну. В самом конце подъездной дорожки, в четверти мили от дома, показался автомобиль. Уолден почувствовал укол раздражения, подобный приступу боли в правой ноге перед грозой. Почему это автомобиль раздражает меня, подумал он. Уолден ведь ничего не имел против авто – у него самого был «Ланчестер», на котором он регулярно ездил в Лондон и обратно – хотя летом из-за автомобилей в деревне была масса неприятностей, проносясь по не мощеной дороге, они поднимали тучи пыли. Он подумывал о том, чтобы покрыть гудроном пару сотен ярдов дороги. В другое время он бы долго не раздумывал, но с 1909 года, после того, как Ллойд Джордж создал дорожные советы, дороги перестали входить в круг его обязанностей – и вот это, как теперь ему стало ясно, и являлось источником раздражения. Это было в духе правления либералов: они брали у Уолдена деньги на то, что он сделал бы и так, а затем у них ничего не получалось. Наверное, все-таки придется самому замостить эту дорогу, рассудил он; только ужасно злит, что платишь за это дважды.
Автомобиль заехал в покрытый гравием передний дворик и с шумом и треском остановился у южного входа. В окно потянуло выхлопными газами, и Уолден задержал дыхание. Из машины вышел водитель в шлеме, автомобильных очках и тяжелой шоферской куртке и открыл дверь пассажиру. Показался невысокий человек в черном пальто и черной фетровой шляпе. Уолден узнал этого человека, и сердце его упало. Безмятежному летнему полудню пришел конец.
– Это Уинстон Черчилль, – сказал он.
Лидия промолвила:
– Как это неловко.
Человек этот отказывался понимать, что с ним не хотят иметь дело. В четверг он прислал записку, которой Уолден пренебрег. В пятницу заехал в лондонский особняк Уолдена, где ему сказали, что графа нет дома. А теперь вот в воскресенье прикатиться в такую даль, в Норфолк. Что ж, его снова не примут. Неужели он считает, что добьется своего упрямством, подумал Уолден.
Он терпеть не мог проявлять грубость к людям, но Черчилль заслуживал этого. Правительство либералов, в котором Черчилль занимал министерский пост, злостно нападало на самые основы британского общества – облагало налогами земельную собственность, подрывало Палату лордов, пыталось отдать Ирландию католикам, ослабляло королевский флот и поддавалось шантажу профсоюзов и этих чертовых социалистов. Уолден и его друзья не желали иметь ничего общего с подобными людьми.
Дверь открылась, и в комнату вошел Причард. Это был высокий кокни с напомаженными черными волосами и наигранным налетом важности. Мальчишкой он убежал из дома и на корабле добрался до Восточной Африки. Уолден отправившийся туда на сафари, нанял его присматривать за носильщиками-туземцами, и с тех пор они не разлучались. Теперь Причард служил у Уолдена мажордомом, переезжая с ним из одного дома в другой, и стал ему почти другом, настолько, насколько это вообще возможно для слуги.
– Прибыл Первый лорд Адмиралтейства, милорд, – сказал Причард.
– Меня нет дома, – сказал Уолден.
На лице Причарда отразилось смущение. У него не было навыка давать от ворот поворот членам кабинета министров. Дворецкий моего отца сделал бы это, не моргнув и глазом, подумал Уолден, но старина Томсон благополучно пребывает на пенсии и выращивает розы в саду своего маленького деревенского коттеджа, а Причард так и не приобрел этого непоколебимого чувства достоинства.
Причард начал глотать согласные, это означало, что он либо очень расслаблен, либо напряжен.
– Мистер Черчилль сказал: ...ы скажете, что ...ас нет дома, милорд, и он ...елел передать ...ам это письмо, – Причард протянул поднос, на котором лежал конверт.
Уолден не любил, когда на него давили. Он резко произнес:
– Верните это ему, – затем остановился и снова взглянул на почерк на конверте. В крупных, четких, слегка наклоненных буквах было что-то знакомое. – О, Боже, – проговорил Уолден. Взяв конверт, он открыл его и вытащил сложенный лист плотной белой бумаги. Верхнюю часть листа украшал красный королевский герб. Уолден прочитал.
