Фанатики свободы мечтают о мире, в котором исчезнет самое слово «цензор». В их воображении рисуется такая жизнь, когда можно говорить, писать и, если занимаешься рекламой, выставлять все что ни заблагорассудится, не рискуя вызвать ничьих нареканий.
Идея цензуры воплощена в трех знаменитых китайских обезьянках, которые не говорят дурного, не слышат дурного и не видят дурного. Идея эта, без сомнения, превосходна, однако кто мог бы дать определение «дурного»? В глазах китайской или любой другой обезьянки торговец фруктами, арендующий манговый сад и бдительно сторожащий каждый плод и лист, есть, безусловно, нечто дурное. «Не вижу дурного» в ее понимании будет означать: «Глаза бы мои не видели этого торговца фруктами», что показывает нам трудности цензуры, поскольку для цензора всегда остается вопрос: что дурно, а что нет и с чьей именно точки зрения?
Большинству людей крайне неприятна уже одна мысль о цензуре, а ведь цензор — должность древняя, как само человечество. Цензор — это тот, кто учит людей уму-разуму, кто отличает правильные поступки от неправильных и во всем может указать меру. Первым нашим цензором был учитель или просто взрослый, который сказал: «Не грызи ногти». Все мы послушно вынимали палец изо рта, но в душе считали этого человека занудой, только попусту испортившим нам удовольствие, тогда как сам он испытывал удовлетворение от того, что сделал доброе дело — спас юную душу от отравления огрызком ногтя. Как это ни печально, но у цензора с цензурируемым, если можно так выразиться, действительно нет ни на что общей точки зрения. Иначе и быть не может, ведь они, так сказать, тянут в разные стороны. Потому-то и существуют на свете цензоры, что во взглядах и мерках цензурируемых предполагаются некие недочеты, которые нуждаются в постоянных исправлениях.
Я часто размышляю о том, как бы мы жили, если бы все, что пишется, должно было бы получать одобрение какой-нибудь комиссии. Вообразите, например, газетного репортера, представившего заметку в эдаком описательно-поэтическом стиле, к которому всегда прибегают репортеры, если им, в сущности, не о чем писать. Рассматривается следующий пассаж: «Каждая дорога змеится красной лентой благодаря верному золотому могуру».
— «Каждая дорога змеится лентой», — зачитывает один член комиссии. — По-моему, это неточное описание. Разве наши дороги так узки, что заслуживают сравнения с лентами? Такие слова оскорбительны для нашей муниципальной администрации.
— А что могут сделать муниципальные советы? Они заботятся о дорогах, насколько это в их власти. Да ведь не все дороги находятся в ведении муниципалитетов. Есть дороги, принадлежащие специальным правлениям, а некоторые вообще относятся к департаменту строительных и земельных работ, а он не согласует свою деятельность с муниципалитетом. Очень может быть, что у них дороги действительно похожи на ленты.
— Не следует выставлять напоказ их дрязги и противоречия. Дело это тонкое, так что в настоящее время самое разумное — вообще избегать упоминания о дорогах в печати.
— Кроме того, слово «лента» имеет чисто женские ассоциации и может придать юным умам нездоровое направление мысли. Наш долг — оберегать юные умы от зловредных влияний…
— Меня лично смущает, что эти ленты красные. Такой образ может внушить подозрение нашим союзникам и вызвать политические осложнения. Его надо опустить. С нашей стороны не будет возражений, если господин журналист заменит красные ленты зелеными.
— А «верный золотой могур»? — вмешается еще кто-нибудь. — Это никуда не годится. Разве дерево может быть верным? Что это, часы, что ли? Такие поэтические неточности вредны для нашего народа, в нем надо развивать трезвые естественнонаучные представления. Слово «верный» должно быть вычеркнуто.
— И вообще «золотой могур» — сомнительное название. Как раз теперь идет дискуссия о том, как правильно называется это дерево: «золотой могур» или «желтый». И нам пока не следует ступать на зыбкую почву ученых дебатов.
— Есть еще одно возражение. Во время проведения ванамахотсавы[1] министр призывал нас всех сажать побольше смоковниц. Писать сейчас о золотом могуре значило бы неуважительно относиться к министру. Лучше просто обойтись пока без названий деревьев.
— Итак, мы единогласно постановили, что господину репортеру следует переделать свой отчет в свете сегодняшнего обсуждения и представить до сдачи в редакцию для нашего дальнейшего рассмотрения и одобрения.