Лина Кариченская
Было преддождие
(из цикла "Сказки одного чудака")
Она заглянула в комнату.
- Я ухожу.
Он читал в кресле, сидя к ней спиной, перекинув ноги через один подлокотник и опираясь спиной на другой.
- Ты куда?
Сильно откинувшись назад и неловко вывернув шею он посмотрел на нее. Она стояла в дверях готовая к выходу; серый свитер слишком большой на нее и потому по-домашнему уютный, мешковато сидел на хрупки плечах, джинсы тоже были великоваты; собранные в пучок курчавые волосы, словно протестуя против такого насилия над собой, сбились на затылке в комок сплошных кудряшек. Она была так нежна, так по-детски трогательна - не передать.
- Все, привет !
Она помахала ему рукой, он подмигнул ей и сделал губами движение, словно хотел коснуться ее щеки, но так легко, что поцелуй получился бы почти неощутимым, она и не почувствовала бы его, лишь он один знал бы об этом мягком касании, как он один знал, насколько она ему необходима.
- Hе провожай! - весело крикнула она уже из коридора; через мгновение хлопнула входная дверь.
Он глянул в окно. В вечернем небе, почти ложась темными плоскими брюхами на верхушки деревьев, шли тучи, плотно сомкнув ряды. Ветер раскачивал деревья, и в серо-сиреневом свете гаснущего дня на фоне отягощенных дождем громад они казались единственными, кто был полон крови, порыва, жизни, кто готов был встретить надвигающееся бесстрашно, жадно, с поднятой вверх головой. Было преддождие.
Он слушал, как она бежит вниз по лестнице. Еще миг-два - хлопнула дверь парадного и все стихло, стался лишь шорох листвы под порывами ветра. Она ушла в дождь.
Ее звали Анна. Hо он никогда не называл ее иначе, чем Свет. Потому что она была его светом в жизни, его звездочкой, его опорой, крыльями. Потому что ее руки - прикрыв глаза, он увидел ее тонкие пальчики, чуть утолщенные в суставах, выглядывающие из слишком длинных рукавов свитера - эти руки спасли его, вытащили из бездны, откуда, казалось, не будет возврата, подняли из пучины отчаяния к жизни, к свету.
Бездна завладела ним незаметно. Просто однажды все вокруг потеряло цвет и вес, небо стало серым и низким, а цель - цель всей его жизни - оказалась глупой и ненужной, а сама жизнь - никчемной и пустой.
- Жизнь - полоса белая, полоса черная, - банально философствовали друзья. Он соглашался и каждый день надеялся, что вот сегодня, именно сегодня (он ведь столько ждал этого дня - неужели мало?) черная полоса закончится. Hо она не кончалась.
Он работал, чтобы забыться, но работа не приносила удовольствия, лишь вязкую, отупляющую головную боль. Дома смотрел телевизор - все подряд, читал пустые книги, не запоминая названий, имен и лиц героев, гнался лишь за сюжетом, который частенько не стоил таких трудов, читал эти книги потому, что в любимых своих произведениях не находил былой прелести, не верил героям, завидовал их счастью, негодовал их исканиям и наконец, опустив книгу на колени, мучительно размышлял:
что же в нем сломалось, что исказилось, фатально и так неуловимо перевернулось, что он перестал верить.
- Что-то затянулась твоя черная полоса, - трунили друзья.
- Я, видимо, иду вдоль, - отшучивался он, а внутренне весь подбирался, сжимался в комок, чтобы не завыть от тоски и отчаяния. И безверия. И безнадежности.
И вот однажды, когда ненасытная бездна, глотавшая многих и многих, готова была пожрать и его, когда он устал до того, что стал способен бороться, он решил:
хватит! В тот день он заперся в квартире и отключил телефон. Он пил кофе, так что под конец разболелось сердце, он курил, не сигарету за сигаретой - пачку за пачкой, он бродил по квартире крупными злыми шагами так бродит по тесной клетке зверь, который сломал уже зубы и когти о прутья и пол, но не смирился с неволей, и как зверь беззвучно подвывал от полуярости, полутоски. И говорил.
Говорил с собой, спорил с собой, уговаривал, доводил до кипучей ярости, хотел задеть гордость, пытался заразить надеждой, искал доводов, аргументов - и сам себе не верил, знал, что не верит, и снова искал.
В тот день, совершив над собою не то усилие, не то насилие, он вырвался из ненасытной пасти бездны, но только наполовину - на большее не хватило сил.
Черная полоса стала не белой - серой:
Когда усталость, словно великий дар, окутала тело и душу, не желая, почти боясь оставаться в квартире, где темнота уже зашевелилась в углах и стала выползать из своего дневного убежища, он вышел в город. Было преддождие: Впрочем, тогда он не знал этого слова.
В преждевременных сумерках, под серыми облаками, которые не сулили ничего, кроме холодного пронизывающего дождя, носился ветер, теребил, терзал серую листву: Да, именно серую: это был уже не первый осенний дождь, и золотой наряд бабьего лета давно вылинял, истерся до дыр, обнажив голые тела деревьев, превратился в безрадостные жалкие лохмотья. И все вокруг тоже было серо: стены зданий, ранний свет в окнах, небо, воздух, ветер: И люди тоже были серы. Hаклонившись вперед против ветра, придерживая полы плащей, они всё куда-то спешили, словно спасались: кто от дождя и ветра, кто от забот и проблем, кто от мыслей, кто от себя. Он брел сквозь преддождие, и на душе было пронзительно холодно, ветрено и серо.