Стоя перед старинной деревянной дверью, ведущей в помещения для слуг замка Кавернес, Габриель Александер бормотала себе под нос:
— Вдох, выдох. Вдох, выдох.
Она помнила, какова эта дверь на ощупь, помнила резкий глухой звук, который издавал латунный молоток, ударяя по дереву. В последний раз Габриель открывала эту дверь, когда ей было шестнадцать, но до сих пор не забыла, как тяжело становилось у нее на сердце при мысли о том, что скоро ей придется распрощаться со всем тем, что она знала и любила. Она умоляла свою мать позволить ей остаться, спорила, убеждала, а потом расплакалась. Но люди, которых любила она, ее не любили. Жозе Александер, женщина холодная и непреклонная, отправила дочь в Австралию.
Из-за какого-то поцелуя.
— Из-за какого-то паршивого поцелуя, — вздохнула Габриель, по-прежнему стоя у двери и собираясь с духом.
С той поры прошло семь лет. Габи многое узнала о поцелуях — сладостно-страстных, горячих, влажных, жадных и прочих. В общем, тот давний поцелуй был так себе. На троечку. По десятибалльной шкале.
«Вот только врать себе не надо», — заявил внутренний голос, который она всегда с большим трудом заставляла молчать.
— Поцелуй был так себе, — упрямо повторила она. — Абсолютно ничего не значащий поцелуй.
«Ну да, конечно. Абсолютно ничего не значащий поцелуй».
— Ну и пристрели меня тогда, — яростным шепотом велела Габриель своему внутреннему голосу. — Просто мы с тобой по-разному смотрим на вещи. — Она решительно взялась за дверной молоток. — И вообще, дело было сто лет назад. Его давным-давно следовало выкинуть из головы.
Легко сказать, да не просто сделать. По крайней мере, не здесь, в замке Кавернес, где летний воздух пропитан ароматами виноградников, а теплые солнечные лучи ласкают плечи. И не сейчас, поскольку сердце готово разорваться от нежности к этому идиллическому уголку Шампани, который Габи считала своим домом. Она целых семь лет она провела вдали от него.
Все из-за того поцелуя.
Схватившись за латунный молоток, девушка с силой стукнула им по двери. Раздавшийся «бум» совсем не напоминал тот страшный звук, от которого у нее в детстве леденела кровь, а волосы чуть ли не вставали дыбом. Габриель попробовала еще раз. «Бум-бум-бум!»
Но дверь оставалась закрытой. Никаких шагов слышно не было.
Жозе больна пневмонией. Симона Дювалье, подруга Габи по детским играм, а сейчас хозяйка замка, сообщила об этом по телефону. Что, если Жозе так плохо, что она не может подняться с постели? Что, если, идя к двери, она потеряла сознание и теперь лежит на полу?
Габи открыла сумочку и вытащила ключ — гладкий холодный металл отталкивал и притягивал к себе одновременно. У нее нет прав пользоваться им. Внутренний голос взывал к осторожности, однако девушка вновь не прислушалась к нему.
«Безрассудная идиотка, — не раз и не два корила ее мать. — Упрямая дуреха».
Ключ повернулся легко, без усилий. Раздался легкий щелчок. Габриель слегка толкнула дверь, которая тут же без скрипа отворилась.
— Мама! — позвала Габи, с трепетом входя в темный холл.
Краем глаза она заметила огонек. Замирая от страха и паники, девушка перевела взгляд на широкую панель с мигающими красными лампочками. Очень похоже на систему новейшей сигнализации. «А ведь я предупреждал», — с грустью констатировал внутренний голос.
— Мама!
И тут началась форменная какофония. Сигнализация ожила. Оглушительное завывание сирены было слышно на многие мили вокруг. Габриель бросилась к панели, подняла крышку и в смятении уставилась на клавиатуру, на которой были как буквы, так и цифры. Она набрала дату своего рождения. Разрывающий барабанные перепонки вой продолжался. Затем Габи попробовала имя брата — Рафаэль — и дату его рождения, но Жозе никогда не была сентиментальной. Затем последовали год основания замка Кавернес, название и год выпуска наиболее успешной марки шампанского, количество старых лип, растущих вдоль подъездной дорожки. Сигнализация не умолкала. Отчаявшись, Габриель стала нажимать все подряд, чертыхаясь сразу на нескольких языках.
— Приятно, что ты не забыла языки, — произнес бархатный голос совсем рядом, и Габриель закрыла глаза, стараясь унять участившееся вдруг сердцебиение.
Она узнала этот голос, этот глубокий, ласкающий слух тембр. Голос, тут же воскресивший ее потаенные мысли и фантазии. Он преследовал Габриель во сне все эти годы.
— А, Люк, привет! — как можно небрежнее произнесла Габриель.
Она медленно повернулась к нему. Он выглядел так, как и положено главе древнего, процветающего и уважаемого рода — безукоризненные серые брюки и безупречная белая рубашка.
Габриель могла бы простоять, рассматривая Люсьена Дювалье, еще долго, но обстоятельства, а главное, ее барабанные перепонки, взывающие о милосердии, требовали немедленных действий.
— Сколько лет, сколько зим! Как ты думаешь, тебе по силам заставить эту штуку заткнуться?
Люк подошел к панели. Его длинные гибкие пальцы быстро набрали нужную комбинацию. Сигнализация тут же умолкла. Наступила благословенная тишина.
— Спасибо, — поблагодарила Габи.
— Не за что. — Четко очерченные губы Люка сжались. — Чем обязан, Габриель?
