Халцедония не могла плакать. Ее создавали не для слез. Но, возможно, они оказались бы похожими на вытянутые, холодные бусины из стекла, закаленного адским жаром, испепелявшим ее нутро.
Слезы катились бы, звеня, по ее коже, по плавящимся сенсорам, и падали бы в песок. И Халцедония собирала бы их для своей драгоценной коллекции безделушек и обломков, болтавшихся у нее под брюхом и отягощавших ее разбитый панцирь.
Люди решили бы, что она рыщет среди обломков кораблей в поисках трофеев. Если бы, конечно, явились за нею, чтобы забрать в ремонтный док. Халцедония была последним боевым роботом, с виду — трехногой сплющенной каплей, но размерами не уступавшей тяжелому танку. Два огромных манипулятора-ковша и третий, поменьше, растопыренные под орудийной башней, напоминали паучьи лапы, а похожие на сетку в противоударном стекле нити поликерамической брони оплетали корпус. Оставшаяся без экипажа, Халцедония ковыляла по пустынному пляжу, волоча за собой поврежденную взрывом конечность. Участь ее была предрешена.
Там-то, на берегу, она и повстречала Бельведера.
Накатывающие волны тянули за собой гальку и легкий ракушник. По гладкому песку Халцедонии передвигаться было куда легче. Покалеченный манипулятор, единственный уцелевший из двух задних, служил хорошей опорой, но когда речь шла не о подъеме или преодолении препятствий.
Хромая вдоль кромки воды, Халцедония обнаружила, что за ней наблюдают. Она не подняла головы: в ее шасси были вмонтированы сверхчувствительные сенсоры, немедленно засекшие худое тельце, скрючившееся за глыбой песчаника с наветренной стороны. Оптическая система была занята анализом прибывших с приливом спутанных в клубки водорослей, деревянных обломков, кусков пенопласта и обкатанного волнами разноцветного стекла.
Неизвестный внимательно следил за нею, но был безоружен, так что ее алгоритмы не усмотрели в нем угрозы.
Тем лучше. В конце концов, ей нравился валун с плоской верхушкой, за которым непрошеный гость прятался.
На следующий день он явился снова. То был хороший день; Халцедония разжилась лунным камнем и горным хрусталем, оранжевым керамическим осколком и отполированными до опалового блеска стекляшками.
— Ты чего тут собираешь?
— Бусины после кораблекрушения, — ответила Халцедония. В течение нескольких дней он подбирался все ближе, пока наконец открыто не увязался за роботом, словно чайка, выбирая ракушки из взбороненного манипулятором песка, которые тут же отправлял в лоскутный мешок. Источник питания, решила Халцедония. И действительно, он раскрыл одну из раковин складным ножом, который внезапно появился в его руке. Ее сенсоры проанализировали обломанное лезвие. Оружие, но для нее не опасное.
Разделался он с моллюском довольно ловко: вскрыл, высосал содержимое и выкинул раковину. Три секунды. Но пищи явно оказалось недостаточно. Энергозатраты были непропорционально велики по отношению к такому маленькому кусочку питательной субстанции.
Худое, щуплое тельце укрывали лохмотья. Он был слишком маленький. Вероятно, ребенок.
Халцедония ожидала, что он спросит: «После какого кораблекрушения?» — и тогда она широким жестом указала бы на побережье, где когда-то стоял город, и сказала бы: «Их тут много было». Но он ее удивил.
— И чего будешь с ними делать?!
Испачканной в песке ладонью он утер рот. Кулачок беззаботно сжимал нож.
— Когда соберу достаточное количество, сделаю ожерелья. — Халцедонию привлек блик света под гибким кораллом, зовущимся «пальцами мертвеца», и она приступила к трудоемкому процессу снижения корпуса, чтобы достать предмет, высчитывая верный угол, ведь гироскопы давно вышли из строя.
Предполагаемый ребенок глядел во все глаза.
— Не-а, — сказал он наконец. — Из такого ожерельев не выйдет.
— Почему?
Она опустилась еще на дециметр, балансируя на поврежденной конечности. Угроза падения была минимальна.
— Видал я, чего ты собираешь. Всё разное.
— Так и что?
Халцедония одолела еще несколько сантиметров. Гидравлика жалостно скулила. Однажды этим узлам и топливным клеткам придет конец, и она застынет на месте, изъедаемая коррозией, словно уродливая статуя. Приливы и отливы будут сменять друг друга, безучастные к ее разбитому и давно лишившемуся герметичности панцирю.