Мой дом находится почти в центре Исфагана. Это небольшой, но уютный особнячок, позади которого разбит тенистый сад. Как-то во второй половине дня, когда я сидел в саду, читая газету, моя матушка выбежала из дома в крайнем волнении.
– Ахмед, – сказала она, – Кефтия хочет тебя видеть!
– Кто тебе это сказал? – спросил я.
– Сам Кефтия, начальник полиции!
– Ну что за нежданная радость, – отозвался я. – Пусть слуга проведет его в сад.
Услышав мои слова, матушка ударилась в слезы.
– Ох, господи, – запричитала она. – Что ты натворил, Ахмед? Что нужно от тебя полиции?
– Да ничего я не делал, – сказал я ей. – Речь, вероятно, будет идти о каком-нибудь общественном поручении.
Она мне, конечно, не поверила, и тут в сад ворвался мой отец.
– Ахмед, еще не поздно убежать через стену. Спрячься у Али в доме, а я использую все свое влияние в Тегеране...
– Ваши страхи совершенно беспочвенны, – заявил я. – Я не виновен ни в каком преступлении. Пожалуйста, проводите гостя в сад.
Некоторое время родители молча смотрели на меня.
– Ладно, – наконец сказал отец. – Может быть, лучше остаться и все отрицать. Да, я думаю, ты прав, Ахмед. Сейчас я его приведу.
Они с матерью ушли прежде, чем я смог вставить хотя бы слово. Никого из представителей старшего поколения невозможно убедить в том, что визит полицейского может означать нечто иное, нежели арест и заключение под стражу.
В бесшабашные дни моей молодости я совершил один-два неосторожных поступка, но это было очень давно. И теперь я не мог придумать никакой причины, которая могла бы привести ко мне начальника полиции. Так что я ждал его с некоторым опасением. Кефтия, говоря по правде, имел несколько зловещую репутацию. Он совершенно честный человек, но слишком хитрый. Его любовь к ненужным сложностям часто приводила к ненужным смертям. Зная это, я изо всех сил пытался разгадать истинную цель его визита...
Меня зовут Ахмед Аботай эд-Дин. Я родился здесь, в Исфагане, самом прославленном из великих городов Ирана. Мой отец происходит из старой семьи тегеранских землевладельцев, для которой с падением Резы-хана настали плохие времена. Моя мать – из бухарской знати, сильно поредевшей после смерти последнего эмира. Она дала мне монгольское имя Аботай и заставила выучить язык ее народа и ее родословную, которую она возводила к хану Узбеку.
Мои родители часто спорят об относительной чистоте и благородстве своих родословных. Что касается меня, то, когда я вырос, меня перестали заботить древняя знатность или минувшая слава. Я решил проложить свою дорогу в этом мире, а не обитать в мире, давно исчезнувшем.
У меня были склонности к языкам и искусству, и я поступил в Тебризский университет. Я проучился там два года, но мое образование было прервано Второй мировой войной. Я способный переводчик и поэтому исполнял особые поручения вместе с разными британскими и американскими офицерами.
В те годы я много путешествовал – на запад до самого Стамбула, на восток до Кабула и даже дальше. Я научился разговаривать с турками, арабами, афганцами, армянами, туркменами и курдами, с киргизами и бактрийцами на их языке. К концу войны я скопил достаточно денег, чтобы купить домик с садом и нанять слугу. Мы с родителями наслаждались скромным процветанием, но конец войны означал конец моих перспектив. Неожиданно из Ирана исчезли молодые американские офицеры – вместе со всеми своими интригами, удивительным снаряжением, многозарядными ружьями, личными желаниями и любовью к приключениям. Стало трудно найти работу даже квалифицированному переводчику. Я довольствовался должностью переводчика в Абадане, где наставлял угрюмых арабов и немытых аборигенов в их новых обязанностях.
А теперь даже такая работа пришла к концу, поскольку большинство арабов были суннитами, и они заявили, что не желают иметь дело с шиитом, то есть со мной. Кроме того, они обвинили меня в нечестности. Я защищался до последнего, но меня все же уволили. Я вернулся в Исфаган, и опять у меня не было никаких перспектив. Я стал серьезно подумывать о том, чтобы заняться торговлей. Вот как низко я пал.
И вдруг я понадобился начальнику полиции.
Слуга провел его в сад и направился к дому. Я крикнул ему вслед, чтобы он принес чай, и поднялся навстречу гостю.
Начальник полиции Кефтия мало изменился с тех пор, как я видел его в последний раз. Это был невысокий лысеющий человечек, толстый, как турок, с холодными проницательными глазками. Из-за своей тугой портупеи он напоминал мне свинину по-польски. Однако я придержал эту шуточку про себя и гостеприимно осведомился о здоровье Кефтии.
– Я вполне здоров, мой дорогой Ахмед, – сказал Кефтия. – Если не считать случайных приступов астмы. Но, конечно, с годами мы не становимся моложе, увы.
– Печально, но это так, – поддакнул я. – Иной раз в холодное зимнее утро мне напоминает об этом ноющая рана на ноге.
– Ах да! – воскликнул Кефтия. – Я почти забыл об этом. Я был уверен, что ты получил эту рану, когда контрабандой перевозил золотые слитки через турецкую границу, а?
– Не совсем так. В то время я переводил армянских беженцев через азербайджанскую границу.
