АВЕНДЖЕР
Майское солнце только начало прогревать воздух. Отблески мелких волн напоминали о купальном сезоне, но от широкой реки веяло холодом. Вдоль берега бежал коренастый молодой человек, до города оставалось с полверсты. Мирно совершавшие променад мещане отступали в сторону, провожали взглядом скромно одетого парня. С молодого человека слетела фуражка с околышем реального училища, но тот лишь вытер капли пота с высокого лба. Владимир летел артиллеристским снарядом, взгляд заставлял разночинный народ сходить с линии прицела. Перед глазами мрачные камни Шлиссербургсой крепости, брат, не уступающий по твердости крепостным камням. хищно раздвигаются толстые крылья носа, легкие кузнечными мехами перегоняют прохладный воздух, сердце сжигает кислород, толкая горячую кровь по тренированному телу.
Гравий под ботинками сменился мостовой, несколько переулков, и рассохшиеся ступеньки крыльца скрипят под тяжестью шагов. Рывком распахнув дверь, Владимир видит мать в черных одеждах, седую склоненную голову, бумагу с гербом на столе. Женщина не взглянула на сына, казалось, горе превратило ее в мрамор. Сгорбленная фигура на плетеном стуле навсегда отпечаталась в памяти. Владимир не в силах поверить известию, дошедшего до него в училище, берет бумагу со стола. Уведомление. Слова расплывались, шрифт утратил четкость, молодой человек сжал зубы, лоб прорезала морщина. «В помилованiи отказано… приговоръ приведен в исполнение…» бумага падает на пол, Владимир сжимает плечо матери, не в силах найти слов утешения. Навернулись слезы, юноша заморгал, развернулся от матери. Некогда рыдать по павшим, надо мстить!
Владимир бросился в комнату брата. Из всей мебели в маленькой комнатке узкая деревянная кровать, стол, шкаф, набитый книгами и обитый железом сундук. Александр в шутку называл свою обитель склепом – небольшое окно было зарешечено. Владимир своим ключом открыл сундук. Под тяжелой крышкой немудреная одежда, которую в былые времена носили оба брата. В отрочестве Владимир приналег на физкультуру и через пару лет слишком велика стала разница в телосложении. Владимир двумя движениями очистил сундук, с силой нажал на дно в условном месте. Щелкнула пружина, край дубовой доски приподнялся. К этому времени глаза стали сухими, движения четкими. Владимир поднял фальшивое дно, принялся выкладывать на стол наследство брата. Стопка рукописных листов с чертежами бомб, револьвер, кинжал в ножнах и книга на немецком языке. «Das capital» – потертое золото латиницы на черной обложке.
Владимир сунул револьвер за пояс, взял кинжал в руки. Задумчиво потянул за рукоятку, сверкнула сталь обоюдоострого клинка. кого громить? жандармское отделение провинциального городка? суд? до царя далеко. И что такое один человек, когда будет струиться его кровь в потомках! Владимир заворожено посмотрел на клинок, взгляд опустился на стол. Вот она – утопия бородатого теоретика.
– Нет! – удар был такой силы, что клинок насквозь пробил томик Маркса и на полдюйма воткнулся в стол.
– Мы пойдем другим путем!
***
Ноябрьский вечер, легкий морозец. Дворники давно убрали пожухлую листву с мостовой, снежный песок набился в щели камней, образуя привычную мозаику питерской улицы. В такую погоду в трактире бы сидеть за самоваром или за бутылкой беленькой. Стекло витрины с надписью «Аптека» отражает пламя костров, груду наваленных мешков, перевернутые подводы, мелькающие фигуры мужчин.
– А чего, мужики, выгодно устроились – ежели ранят кого, вот она аптека, никуда бегать не нать!
Сдержанный хохоток прервал строгий голос:
– Посерьезней товарищи! Не забывайте, жандармы усилены казачьими частями, они к нашему рабочему классу не шибко хорошо настроены, наймиты царские! А ты, Михеич, расхолаживаешь народ. – Пожилой мужчина в распахнутой тужурке подошел к группе, сидящей у костра, за поясом торчала рукоятка револьвера.
– Вон оно чего – наган ему выдали, так сразу командовать! – Михеич пыхнул папиросой, оглянулся на товарищей.
– Нам бы, Петрович, оружия поболе, да патронов, всю власть бы поганую своротили!
– Да, если б рабочий класс вооружился, никакие наймиты не сунутся! – поддержали Михеича.
Рабочий люд был вооружен абы чем: обрезы охотничьих ружей, самодельные запалы, бутыли с керосином да пара наганов. Да развороченная на булыжники мостовая.
– Внимание, товарищи! Что-то там происходит! – Петрович припал к мешкам с песком, всматриваясь в противоположную часть улицы. Метрах в ста освещенная газовым фонарем серая шеренга заволновалась, послышались свистки, к центру, прижимая шашку к бедру, побежал офицер. Шеренга жандармов развалилась, серые шинели разметало, как городошные чушки. Из образовавшейся бреши вылетели кони.
– Казаки! – Петрович вытащил наган. – К оружию, товарищи.
Рабочие развернулись по баррикаде, напряженно всматриваясь в темноту.
На них летела двуколка, плотный возница стоя бьет кнутом лошадей. Послышались выстрелы, крики «Стой!»
– Не стрелять, мужики! – Петрович приподнялся и закричал в обе стороны. – это нашенский – товарищ Ильин!
Через минуту Ильин, не обращая внимания на выстрелы, лихо развернул бричку у баррикады. Пружинисто спрыгивает, улыбается рабочим, сжимает руку Петровичу:
