В определенном возрасте человек перестает мечтать и живет воспоминаниями. Я остановился у кухонного окна с Вискерзом, свернувшимся в клубочек - у меня на руках. Его тельце вибрировало от беззаботного мурлыканья, так свойственного представителям кошачьей породы. Он никогда не тревожился о завтрашнем дне. Или о дне вчерашнем. Лишь бы в его миске не кончалась еда, имелось бы тепленькое местечко для спокойного сна, да птичьи трели за окном в качестве развлечения. Не думаю, чтобы ему было знакомо чувство разочарования.
К сожалению, я не настолько удачлив. Я знаю, что с каждым годом на оконном стекле, через которое сейчас смотрю на улицу, прибавляется копоти, а ветер, сотрясающий стекло, приносит только холод.
Зима и течение времени - вот два бича для моих костей.
Словно услышав мои мысли, полицейский внизу поплотнее запахнул куртку и поднял воротник.
И все же я еще помню то далекое время, когда первый зимний снегопад был великолепным актом мироздания, а холод не в силах был проникнуть даже под самую тонкую одежду. Словно мне снова восемь лет, и я бегу по тротуару, снежная поземка заметает мои следы, а дыхание вырывается густыми белыми клубами. Вот я поскользнулся на повороте к своему дому, но устоял на ногах и одним махом преодолел три шага, остававшиеся до входной двери. Даже не сняв куртки, я сажусь за стол, опускаю ложку в тарелку с томатным супом и откусываю почти половину сэндвича с салями. Щеки сначала покалывает от тепла, а потом они начинают гореть. Совсем рядом, за моей спиной, стоит мама, мой веснушчатый ангел-хранитель с рыжими волосами. Мама целует меня, благодаря за то, что не опоздал к обеду, а потом ставит на стол вазу с цветами.
- Ну вот, - говорит она и отступает на шаг, чтобы полюбоваться своей работой. - Тебе нравится?
Вот такая сценка при ослепительном свете давно минувшего зимнего дня сохранилась в моей памяти. Но здесь что-то не так; я больше не доверяю воспоминаниям.
Никаким воспоминаниям.
Но об этом я не стал говорить в недавней беседе с полисменом.
Одетый в штатское полицейский присел напротив меня на краешек расшатанного стула, поверх которого висело довольно потертое одеяло. В углу, под книжной полкой, притаился Вискерз и настороженно следил за незнакомцем, посягнувшим на его место.
Полицейский достал небольшой блокнот и постучал по нему обгрызенным кончиком шариковой ручки.
- Вы помните доктора Сэмюеля Якоба? - спросил он меня.
На лице полисмена был то ли шрам, то ли врожденный дефект, но уголок его рта так причудливо изгибался, что казалось, он постоянно ухмыляется.
В моих глазах он прочел явное непонимание и, наклонившись вперед, произнес чуть более громко и отчетливо:
- Доктор Сэмюель Якоб. Он проживал в Данбери, на Мейпл-стрит, двести двадцать четыре. В соседнем доме с вашим.
На меня пахнуло горчицей и солониной. Я все так же продолжал смотреть на полицейского, не понимая, о ком идет речь. Наконец вспомнил.
- Доктор Якоб! Но это же было лет пятьдесят назад, по крайней мере. Я был тогда еще совсем мал.
Опять воспоминания. Да, я был тем мальчиком.
И я действительно был знаком с доктором Якобом. Сомневаюсь, что знал его первое имя, а если и знал, то наверняка никогда к нему так не обращался - он был очень уважаемым человеком в те респектабельные времена. Доктору принадлежал самый большой дом в нашем квартале - просторное белое здание в колониальном стиле, возведенное в прошлом столетии. Однако, несмотря на немалое состояние, доктор жил один, без семьи. Возможно, это и послужило причиной его знакомства с соседским мальчишкой. Трудно было не заметить шумного молодого соседа. Я был только счастлив разделить с ним послеобеденные часы и выходные дни. Его дом был хранилищем книг и всяких презанятных вещиц. Но не это, и даже не драгоценная коллекция корабликов из дерева и слоновой кости, расставленная на книжных полках, даже не огромная фотокамера на треножнике привлекала меня в первую очередь. В довершение ко всему доктор Якоб увлекался садоводством. Он не был из тех простых любителей, которые копаются в земле на заднем дворе. У него имелась оранжерея, небольшой хрустальный дворец, примыкающий к дому, собственное заколдованное царство, скрытое от посторонних глаз густым кустарником живой изгороди. Там, среди орхидей, лилий и роз, я проводил бесчисленные часы, наблюдая, как доктор Якоб поливает, подрезает побеги и всячески ухаживает за хрупкими растениями.
В своем хобби он был подлинным художником и, вероятно, состоял членом многочисленных клубов цветоводов, а в его стеклянном убежище бесконечной чередой распускались диковинные цветы. Мне хорошо запомнилось изобилие красок, хотя сам доктор Якоб носил костюм унылого серого цвета. Но его подопечные не разделяли пристрастий хозяина и предпочитали такие яркие и чувственные краски, что при взгляде на некоторые орхидеи у меня почему-то вспыхивал румянец на щеках, а живот странно напрягался. На эти цветы я не мог смотреть подолгу.
Еще мне запомнилось, как доктор Якоб уверенно двигался среди растений, как бережно и уверенно орудовал садовыми ножницами и, вероятно в силу профессиональной привычки, сыпал латинскими названиями, хотя никогда не забывал назвать и второе расхожее имя цветка. Он захватывал пурпурный цветок средним и безымянным пальцами, остальные прижимал к ладони, а потом негромко произносил на незнакомом языке:
