Любезный читатель! Этого человека я встретил на кладбище, я ничего не сделал, чтобы войти с ним в сношения, — он первый ухватился за меня. Я только сел на скамью, на которой до того сидел он, и сказал:
— Я не мешаю вам?
Тогда он ответил:
— Вы нисколько не мешаете, — и немного отодвинулся. — Я вот смотрю на всё это мёртвое царство, — и он движением руки указал мне на могилы.
Мы были на Христовом кладбище.
Чем больше подвигалось вперёд утро, тем оживлённее становилось всё там, наверху: один за другим приходили каменщики и рабочие, старый сторож уже сидел в своей будке и читал газету; то там, то сям появлялись женщины в чёрном, — они то сажали цветы, то поливали их, то подрезывали траву, которая была чересчур длинна. А в больших каштановых деревьях громко чирикали птички.
Я совершенно не знал его. Это был широкоплечий молодой человек, небритый, в слегка поношенном платье. Морщины на лбу, исполненный важности голос, привычка задумчиво щуриться во время беседы, — всё это делало его, как говорится, «пожилым, видавшим виды мужчиной».
— Вы не здешний?
— Я девять лет пробыл за границей.
Он откинулся назад, вытянул ноги и стал смотреть на кладбище. Из кармана сюртука у него виднелись немецкие и французские газеты.
— Как грустно вот на таком кладбище! — сказал он. — Так много мёртвого на маленьком пространстве! Так много сил убито, и так мало толку от этого!
— В каком это вы смысле?
— Да ведь это — военное кладбище.
— Ага, вот что! Вечный мир, — подумал я про себя.
Он продолжал:
— Самое же позорное во всём этом, — это культ, которым окружают мёртвых, это способ оплакивать их.
— Это лишено всякой цели.
Он сделал быстрое движение и встал.
— Знаете ли вы, что в этих гранитных могилах целое состояние? Здесь по песку рассыпают дорогие цветы, здесь устраивают себе удобные скамьи, чтобы сидеть на них и плакать, воздвигают из обломков каменные инструменты — целый капитал, превращённый в камни. Кладбище — это одно из наименее доступных банкротству мест в городе. Да, здесь есть о чём подумать, не правда ли? — продолжал он. — Однажды вложенное сюда, это богатство остаётся навеки, оно неприкосновенно, ибо оно мёртво. Оно требует кроме того своего управления, — своего присмотра, своих слёз и своих цветов, которые повсюду валяются и вянут на песчаных холмах. Одни венки до пятидесяти крон каждый!
«А, это социалист! — подумал я. — Бродячий подмастерье, который побывал за границей и научился там выкрикивать: капитал, капитал!»
— Вы тоже не здешний? — спросил он.
— Да.
Он снова сел, откинувшись на спинку скамьи, он щурился и думал о чём-то, щурился и думал.
Вот проходят мимо две старые фигуры; обе с палками, сутулые, они набожно шепчутся о чём-то, — быть может, это родители направляются к близкой их могилке. По кладбищу пробегает ветер, он поднимает пыль и увядшие остатки цветов и о чём-то тихо шепчется с высушенными солнцем опавшими листьями, которые покрывают дорожки.
— Видите? — говорит он вдруг, не меняя своего положения, показывая вдаль одним движением глаз. — Видите эту даму, которая идёт по направлению к нам? Обратите на неё внимание, когда она пройдёт мимо.
Это было очень легко сделать. Проходя, она почти задела нас своим чёрным платьем, а её вуаль коснулась наших шляп. За ней следовала маленькая девочка с цветами, а позади женщина с граблями и лейкой. Все трое исчезли за поворотом, ведущим к нижней части кладбища.
— Ну? — спросил он.
— А что?
— Вы ничего не заметили?
— Ничего особенного, она посмотрела на нас.
— Простите, она на меня посмотрела. Вы улыбаетесь и хотите меня убедить, что это не вызовет между нами ссоры. Дело в том, что несколько дней назад она уже проходила здесь. Я сидел тут же и беседовал с могильщиком, которому хотел внушить хоть немного презрения к его почтенному ремеслу.
— А для чего это вам?
— Да ведь он без всякой нужды взрывает землю, к великому вреду живых, которые живут ею.
«А! Это, очевидно, бедный, запутавшийся вольнодумец, — подумал я про себя. — Где же в священном писании говорится, чтобы покойников не предавать земле? Ты начинаешь мне надоедать, однако».
— Я сидел здесь и беседовал с могильщиком. «Это несправедливо», — сказал я. Дама как раз проходила мимо, слышала, что я сказал, и посмотрела на меня. Я говорил о несправедливости в этом священном месте. Кстати: вы обратили внимание на эту старуху с граблями и лейкой, на её натруженные руки? А на её спину? Какая она согнутая? Эта женщина прямо ухлопала всё своё здоровье на то, чтобы землю, этот источник жизни, взрывать и вскапывать. Но заметьте: она в трёх или четырёх шагах позади этой важной дамы, которая идёт к могиле, чтобы выплакать там свою печаль. Но, в сущности, дело совсем не в этом. Вы заметили, что несла маленькая девочка?
— Цветы.
— Камелии. Розы. Вы заметили? Цветы, по кроне штука. Деликатные цветы с совсем особенной, исключительной чувствительностью: чуть солнце немножко жжёт, они умирают. Через четыре дня садовник выбросит их вниз за решётку, и их заменят новыми.
Тогда я ответил вольнодумцу:
— Пирамиды ведь были ещё дороже.
Это не произвело того впечатления, какого я ждал. По-видимому, это возражение ему уже приходилось слышать.
