«Я, да будет вам известно, Фукакуса, смиренный житель столицы», — Такими словами начиналась то ли повесть, то ли новелла, то ли рассказ. Он в последствии не мог вспомнить ни имени автора, ни названия того, что прочёл. Какое-то явно японское слово находилось в начале страницы, а дальше шла сама то ли повесть, то ли новелла. Возможно, это слово и было именем автора, а может это было название произведения. Он этого не понял и поэтому не запомнил. Японцы! Что с них возьмёшь?! У них что имена, что фамилии, что названия — не разберёшь.
В тот раз он не заметил, как болезнь подкралась, проскользнула в его организм и на какое-то время воцарилась в нём, изменив все ощущения, всю систему восприятия мира и собственной его жизни. Обычно об был бдителен. Обычно он внимательно прислушивался к себе и улавливал самые первые признаки любой простуды или другой хвори. Улавливал и наносил упреждающий удар при помощи проверенных и верных средств. Он верил в таблетки, микстуры, и указания врачей. Поэтому они ему помогали. А вот болеть он сильно не любил и не умел. Ему трудно давалось осознание присутствия в организме какого-нибудь гадкого вируса.
Он с детства помнил страшные рисунки, изображающие болезнетворных микробов или вирус гриппа, а также помнил кадры из каких-то научно-популярных передач, на которых фигурировали снятые при помощи микроскопа некие вирусы, представляющие из себя палочки, кругляшки или овалы. И болезнетворные палочки, кругляшки и овалы всегда были подвижнее, агрессивнее и сильнее каких-то вялых других овалов и кругляшков. Подвижные и агрессивные всегда побеждали. Это и были вирусы. Ему неприятно было знать, что такие вот твари присутствуют в нём.
Поэтому он всегда старался принять возможные профилактические меры или, заподозрив в себе даже самые малые признаки насморка или кашля, тут же обрушить на них всю силу известной ему фармацевтики. Он не хотел болеть! Он любил быть в хорошей форме. Ему нравилось чувствовать себя чистым, опрятным, выспавшимся и эффективным. Ему нравилось в это играть. Он полагал, и не безосновательно, себя неглупым человеком. Он понимал, что игра в эффективность — это игра. Но ему очень нравилось выигрывать.
А в тот раз он попросту устал и пропустил удар. Двое суток почти без сна, плохие санитарные условия, коварное время года и ряд других обстоятельств притупили бдительность, и болезнь подкралась незаметно.
Что случилось? А он полтора суток не мог улететь из Хабаровска, вот и всё. Сначала не принимал Хабаровск, потом не принимала Москва, то тут был сильный боковой ветер и наледь и ещё чёрт знает что, то там был туман и нулевая видимость. Потом восемь часов полёта. Ноябрь. И прилетел он домой, точнее в столицу, совершенно больным.
Хотя перелёты далеко не первым классом, весьма скромные гостиницы и здания аэропортов были для него не только делом знакомым, но и привычным. Раз-два в месяц он уж точно летал куда-нибудь из Москвы на два-три дня. Правда, Хабаровск, Иркутск или другие дальние-дальние города случались не часто, пару раз в год, не более. Но и к дальним перелётам он привык, выработал навыки, правила и старался их придерживаться, чтобы сэкономить силы и нести достойное звание посланца Москвы, и поддерживать столичный уровень. Он не понаслышке знал о провинциальном скептическом и ироничном отношении ко всему столичному и к нему в частности.
Банк, в котором он работал уже одиннадцатый год, имел филиалы по всей стране. И вот он последние пять лет посещал разные эти филиалы, проводя тренинги и обучая местный персонал всё новым и новым методам работы с клиентами, да и вообще работы.
Чаще всего ему приходилось встречаться и работать с людьми, которые были его старше и были убеждены в своих глубоких знаниях о том, как надо работать в местных условиях. Люди на местах почти всегда демонстрировали уверенность в том, что их город и их жизнь имеют уникальную специфику и демонстрировали своё пренебрежение к любым новым для них и чужеродным, по их мнению, московским новшествам.
Андрею, а именно так его звали, нравилось встречаться с провинциальным скепсисом и предубеждением, а потом в течение пары дней опровергать и то и другое, быть убедительным, интересным и улетать обратно в Москву победителем. Ему приятно было ощущать себя разворошившим тихий, уездный муравейник.
Для этого ему необходимо было быть всегда опрятным, подтянутым, улыбающимся, с хорошим цветом лица и глаз, уверенным в себе не только внешне, но и внутренне, остроумным, то есть, раздражающе безупречным. Этому он научился за почти одиннадцать лет работы в Банке, пройдя разные уровни.
Попал он в Банк, как ему всегда казалось, случайно. После журналистского факультета Московского университета, после понимания себя элитой и чуть ли не сверхчеловеком, после бурной жизни двух последних студенческих лет он попал в реальную журналистику. Чуть больше двух лет этой журналистики он старался не вспоминать, а некоторые эпизоды этого периода он попросту не мог вспомнить. Из той жизни его выдернул могущественный дядя Серёжа.
Дядя Серёжа, брат его покойного отца, в своё время избавил Андрея от армии и по просьбе матери, а также из чувства братского долга, присматривал за Андреем. Именно дядя Серёжа устроил племянника в пресс службу Банка, помог поступить на второе высшее, уже экономическое, образование, всячески контролировал Андрея и вёл с ним беседы о светлом образе покойного своего брата. Делал это дядя Серёжа жёстко, но умнО, и ровно до тех пор, пока не убедился в том, что племянник втянулся в работу и в рабочий азарт, и пока не получил подтверждения о том же самом от своих старых друзей, которые приютившим Андрея банком руководили.
