Холодно, очень холодно было в Москве этим ноябрем. С самого начала месяца часто и помногу шел жесткий мелкий снег. Промерзший ветер нес его по широким улицам, разметал в переулки, шлифовал им до благородного блеска накатанные дорожки на тротуарах.
В один из ледяных дней, когда на свистящей улице легкие не успевают согреть попавший в них ветер, к расселенному аварийному дому, затерявшемуся в старых новостройках Москвы, подъехала облава.
В доме жили. И серьезно рисковали при этом – тот, кто не имел в столице прописки или регистрации, после облавы обязательно ставился перед выбором: или получать срок за тяжкое нарушение регистрационного режима, или, подписав добровольно-принудительный контракт, отправляться в дальнее-дальнее Подмосковье. Там, среди сырых талдомских лесов, стояли вредные-вредные, но очень полезные столице предприятия. Там работали на износ. Получали, конечно, зарплату – не наличными, а переводом на пластиковую карточку (действующую, правда, только в том городе, где работник был прописан). К концу контракта набегала приличная сумма, забирай и иди себе, то есть отправляйся на малую родину, – отъезд с завода и возвращение в порт приписки тщательно контролировались и отслеживались. Но как набегали деньги, так и убегали силы – наступал этот самый полный износ организма.
Всеми способами нужно было стараться не попасть туда, а грозило это только жителям Немосквы и Необласти, которые приезжали в столицу охотиться на деньги. Ведь деньги по-прежнему водились только там. Эти чужие Москве были не нужны – своим рабочих мест не хватало.
Зато очень пригождались Области. Эти люди были Сила, рабочая нужная сила.
В Москве уже давно нельзя было иначе – новый закон оказался суровым, повернутым добрым лицом к тем, кто вовремя успел стать в столице «своим», и лицом беспощадным – ко всем остальным.
* * *
Юля проснулась, но глаза открывать не спешила, потому что слышала – Володя чем-то гремит, а значит, зажигает керосинку. Холодно, лучше еще чуть-чуть полежать на кровати из высоких ящиков и благодарно-жарких армейских одеял. Юля поправила на голове шерстяной платок, сладко повернулась на другой бок и, вытянув шею, понюхала воздух. Скоро запахнет едой – и вот тогда можно будет обрадоваться новому дню.
И правда. Вот в холодном воздухе понесся дух теплой рыбы; рыбы горячей; даже слегка подгорающей рыбы. Юля открыла глаза – Володя улыбался и широко махал ей сковородкой.
Юля выбралась из одеял, слезла с шаткой кровати, сразу обулась в крепкие ботинки.
– Юля! Я жду тебя. – У Володи был замечательный голос. На такой голос хотелось бежать с края света.
И сам Володя был очень красив. Стать бы ему артистом. Но он выучился на геодезиста – умел замерять землю, которой до его голоса, лица и тела не было никакого дела. Пока он жив, конечно, не было.
Юля любовалась своим Володей. Выпила воды, которую он дал ей. Выпила еще, посмотрела на белое дно чашки, еще раз выпила. Сняла платок, поцеловала Володю, улыбаясь ему и рыбе, отскочила в самый дальний угол крошечной самодельной комнаты и совершила несколько упражнений зарядки, которым позавидовала бы заядлая фитнес-женщина.
Рыба ждала, подергиваясь на сковородке, снятой с огня. Она не остывала, хотя уже должна была – ведь в комнате, кроме керосинки, не было обогрева.
Ждал и Володя. Он никогда не ел без своей Юли.
Вот они подсели к рыбе. Но тут топот, крики и треск послышались с разных сторон. Кто-то истошно кричал, упираясь, кто-то кричал, напирая. Кто-то громко бежал по коридору, ближе к комнате-городухе, еще ближе…
Треск и грохот усилились. Под ударами вот-вот должна была упасть дверь.
– Всем оставаться на местах! Не двигаться! – Ломавших дверь было двое или даже больше. Кричали они со стопроцентной верой в успех.
Дверь вылетела вместе с рамой.
Пока дверь держала оборону, Володя выбил заложенное фанерой и заткнутое тряпками окно, схватил свою большую куртку, завернул в нее Юлю – и выкинул ее на улицу. Через секунду за ней полетела Юлина сумка. И рыба.
Выглянув в окно и убедившись, что Юля жива, не разбилась, Володя крикнул:
– Я найду тебя! Я позвоню! Не бойся! Жди, Юля!
Через мгновение звуки послышались уже другие: облава настигла Володю. Кричал он теперь другое – отвлекающее от мысли о том, что Володя в комнате был не один, что надо бы поискать беглеца на улице. Берите типа только его, Володю. Его и брали.
* * *
Такой успешной операции давно не проводилось. Больше тридцати человек, нелегально обитающих в Москве и отбивающих хлеб у законных ее жителей, удалось задержать и доставить в специальный отдел.
В основном это были артисты и музыканты – Юлины друзья. Володя-геодезист вообще-то искал другой доли, когда-то он грузил мешки с цементом на стройке пристройки к ночному клубу, где выскочившая отдохнуть в перерыве между номерами наемная танцовщица Юля на него и налетела. До этого Володя жил на строительном складе, но появление Юли изменило его жизнь.
Очень изменило.
– Будем бороться с тем, что мы бедные и ненужные, – сказал он как-то Юле, стоя у построенного клуба и глядя на сияющие хром и пластик автосалона, где в тепле и уюте носились среди покупателей и начальников работники и работницы. – И что впереди нас ждет наемное рабство.
