Глава двадцать восьмая
Столичные волнения
(Москва, 1921 год)
Когда в июле 1921 года на стол комиссара по Амурской области Мейера Трилиссера положили докладную записку о пленении барона Унгерна, тот вместе с радостью человека, сумевшего после долгих мучений вынуть из тела долгое время мучавшую его болезненную занозу, испытал и немалое беспокойство.
Золото, опять золото… После того как атаман Семенов сумел буквально из-под носа большевиков ДВР умыкнуть не менее пяти тонн из золотого запаса рухнувшей империи, у Трилиссера уже была неприятная беседа и с Лениным, и со Сталиным. У комиссара и одновременно члена Дальбюро Российской коммунистической партии, одного из руководителей Государственной политической охраны ДВР, выполнявшей функции контрразведки, по-большевистски требовательно спрашивали о судьбе этого золота, количество которого сравнимо с золотым запасом солидного европейского государства. А также о том, как могли люди из ВЧК-ОГПУ, облеченные особым доверием народа, «прошляпить» столь весомый «кус»? И это при наличии голодающего населения? При наличии множества нужд молодой Советской республики?
О казне Азиатской дивизии сумасшедшего «самодержца пустынь» барона Унгерна всегда ходило много противоречивых слухов. Чекисты сумели внедрить в окружение барона нескольких своих людей, донесения поступали и от разведчиков командира партизанского соединения Петра Щетинкина[1], последние месяцы буквально «висевшего на хвосте» Унгерна.
Многие из этих слухов были противоречивыми. Одни источники клялись, что барон «гол как сокол». Что метания его дивизии по Монголии, в том числе и через труднопроходимые места, исключали саму возможность наличия тяжело груженных обозов. Другие утверждали, что свою казну Унгерн – чтобы не обременяла в быстрых переходах – отдал на сохранение в один или несколько буддийский монастырей[2].
Склоняясь к последней версии, большинство из советских руководителей и партийных вождей считало, что какую-то часть золота барон все же всегда держал под рукой. Так думал и сам Трилиссер. Именно поэтому он сразу же после беглого знакомства с донесением о поимке Унгерна дал срочную депешу Щетинкину: беречь барона как зеницу ока! Никаких «случайностей» при «попытке к бегству» или самосуда. В другой депеше, направленной полномочному представителю ВЧК по Сибири Ивану Павлуновскому, предписывался строжайший личный контроль за деликатным перемещением барона в Новониколаевск для последующих допросов и революционного суда. Никаких железных клеток на открытых железнодорожных платформах (поступали и такие предложения!), никаких угроз на неизбежность пролетарской кары от конвоя. Пульмановский вагон, усиленное питание и прозрачные намеки на справедливое советское правосудие, которое всегда учитывает искреннее раскаяние врагов и их готовность искупить свою вину перед государством рабочих и крестьян.
Тому же Павлуновскому ушла еще одна секретная депеша о тщательном подборе следователей, которые будут работать с Унгерном, и состава трибунала. Никакой спешки: ни в коем случае не торопиться рубить голову «золотоносной курочке»!
Трилиссер потребовал более обстоятельного доклада об обстоятельствах, предшествующих захвату барона, и в ожидании дополнительных рапортов и донесений предался мрачным размышлениям.
Через несколько дней сумасшедшего барона доставят в Новониколаевск и начнут допрашивать. Разумеется, главный упор в этих допросах следует сделать на золото: необходимо любой ценой вырвать у монгольского «нибелунга» признание о наличии этого золота и месте его хранения – но как?
Трилиссер не сомневался в том, что в сибирском Новониколаевске вполне достаточно опытных товарищей, готовых немедленно взять барона в крутой оборот и способных вырвать признание. Но вырвут ли? Унгер враг не простой, а со своей идеологией, к тому же бесконечно ненавидящий советскую власть. Сумеют ли местные «костоломы» – а других «следователей» в России, как втихомолку признавался сам себе комиссар, просто-напросто не осталось – подобрать к упрямому барону ключик? Ответ на это мог быть только один…
У Трилиссера было немного времени на то, чтобы поискать для Унгерна настоящих следователей, знатоков человеческих душ в Москве или Петрограде. Он не сомневался в том, что кого-нибудь из старорежимных истинных мастеров своего дела можно отыскать. Однако времени на то, чтобы «перековать» самих этих спецов и быть уверенным в том, что они будут искренне стараться для советской власти – увы, нет… И причина, как говорится, налицо: почти все царские правоохранителя если не пересажены или не «шлепнуты», то забились в глубокие щели и отнюдь не афишируют свою прежнюю профессию. Вытащить их несложно – но попробуй убедить, что возвращение к прежней «работе» не будет чревато для них опасными последствиями.
Комиссару отчего-то сразу вспомнился начальник Петербургской охранки полковник Герасимов[3]. Трилиссеру в свое время доводилось после собственных арестов бывать у него на допросах. Несмотря на классовую чуждость, Герасимов сумел произвести на него впечатление не только своей интеллигентностью, но и необыкновенным нюхом на малейшую ложь. Полковник – надо отдать ему должное – умел за короткий срок расположить к себе почти каждого подследственного. Сам себе комиссар мог признаться: возможно, только обилие работы у начальника охранки не дало в свое время Герасимову достучаться до него самого. И кто его знает – подержи его у себя полковник еще две-три недели…
