Гимель, тишрей
«Дорогой отец! Я знаю, как сильно ты занят на службе, кажется, совсем не отдыхаешь. Как сильно я хотел бы поговорить с тобой лично, но в последнее время это решительно невозможно: на своем посту ты стал окончательно недосягаем. Понимая всю важность твоей работы, я не смею осуждать тебя, просто очень скучаю.
Не хочется, чтобы в своих заботах ты полностью забыл о своих детях, тем более что я думаю о тебе постоянно. Как ты там? Совсем не спишь, наверняка одним Святым духом питаешься! Разве так можно? Твое самопожертвование начинает переходить всякие границы, могу ли я просить тебя передать хоть часть твоих забот нам?
Впрочем, все не совсем безнадежно, и некоторые члены нашей семьи помогают тебе. Кто-то по степени трудоголизма начинает походить на тебя, отец, вот только не всем это идет на пользу. В основном меня, конечно, заботит состояние любимого братца Л., который начинает напоминать бледную тень. Дни он проводит в метаниях, пытаясь предложить тебе проекты для реализации. Никогда я не видел такого рвения! У меня тоже есть несколько идей, в основном в части водных ресурсов, ведь воды у нас, с последнего времени, много. Не желаешь ли ты обсудить их, отец? Позволь мне посетить тебя, как это делают некоторых другие мои братья, удели мне хоть каплю времени. Понимаю, что у них задачи куда важнее, чем то, что когда-либо смогу предложить я, но сейчас, когда дело, над которым ты так усердно работаешь, находится в стадии всестороннего развития, каждая идея дорога.
Возможно, это прозвучит немного самонадеянно, но тебе стоит отправить Л. на небольшой отдых; я готов занять его место, принять на себя часть его работы. Он, конечно, сам никогда не отдаст ни одного своего проекта, таков уж мой любимый младший брат, но тебя Л. обязательно послушает. Не хочешь же ты довести этого парня до нервного срыва? Постоянные согласования каждой детали с тобой, а также твои постоянные отказы объяснять, почему Л. должен делать что-либо так, а не иначе — это доводит его до психологического дисбаланса. Мне очень жаль брата, давай вместе подумаем, как ему помочь. В отличие от Л., я никогда не сомневаюсь в правильности твоих решений, отец, очевидно, что тебе лучше знать, как и что должно происходить на службе, чтобы мы все, совместными действиями, достигли нужного результата в самые короткие сроки.
Надеюсь, что это письмо дойдет до тебя. Может быть, наш дорогой Л. передаст его тебе, если только я увижусь с ним в ближайшие дни. Он очень много времени проводит вне Структуры, бюрократическим процедурам предпочитая работу „в поле“. На днях этот сумасшедший хотел притащить в отдел тигра, представляешь? Впрочем, зря я стараюсь удивить тебя новостями, тебе ведь точно уже об этом доложили. Временами мне кажется, что ты знаешь все, ни одна мышь без твоего ведома где-нибудь в пустыне не пробежит.
Люблю тебя, отец, очень жду вестей от братьев, что ты готов увидеться со мной!
Твой сын»
Все адвокаты попадают в Ад, без исключений. Это как сесть в поезд, идущий в один конец без остановок — после получения адвокатского статуса назад дороги попросту нет. Будь ты хоть десять раз самый честный в мире парень, получивший юридическое образование без взяток за зачеты, всю жизнь просидевший в правовой консультации, помогая бабушкам составлять заявления в жилищно-коммунальные службы бесплатно, — все равно тебя ждет Пекло, спасения нет. Где-то в глубине души все адвокаты понимают неизбежность своей участи, поэтому при жизни сильно не напрягаются. Большинство из нас вообще не верят в Бога, когда ежедневно приходится сталкиваться с несправедливостью: продажные судьи, безразличные прокуроры, безграмотные следователи и оперативники. У адвокатов, оставшихся лицом к лицу с чудовищами системы правосудия, выбор небольшой. Они могут либо бороться с ними до последней инстанции, либо научиться плавать в их море так, чтобы никто не был съеден или разорван на мелкие части. Стоит ли говорить, что большинство законников выбирают второй путь? Что происходит с теми, кто решил бороться, спросите вы? Они умирают и… все равно попадают в Ад! Почему? Да потому что они — адвокаты.
Когда я умер, мне было 27 лет. До дня собственной смерти мне удалось прослужить в статусе адвоката достаточно короткое время, всего 3 года, за которые я, кажется, смог нарушить не только практически все Божьи заповеди, но и нормы адвокатской морали, которые, как известно практикующим юристам, куда строже всех обозначенных в заветах правил. Кажется, праотцы, составлявшие кодекс этики, знали, что моя профессия — от Дьявола, и чувствовали необходимость заключить всех ее представителей в строжайшие рамки. Так родители запирают в деревне у бабушки детей с плохой наследственностью, чтобы те держались подальше от неприятностей, которые обязательно, рано или поздно, найдет их генетическое чутье.
