– Ты не представляешь, какое это блаженство иметь возможность разговаривать по телефону, не выходя из туалета! Особенно, если тебя застает там звонок какой-нибудь молоденькой особы, которая нуждается в твоем совете, в твоем участии. С появлением у меня радиотелефона вся моя жизнь заиграла новыми красками. Поверишь ли…
В кафе было прохладно и пахло весенним дождем.
Рассказчик прервался, потому что к столику подошла безразлично привлекательная официантка и сменила пепельницу. Ее синий чистенький передник приятно обтягивал плоский живот, к которому так и хотелось прижаться разгоряченной от выпитого щекой.
Когда официантка наклонилась, черные локоны упали на ее холодное лицо, на котором пылал только цветок чувственного рта. Оба собеседника учтиво попытались ей помочь, однако с того места, где сидела наблюдавшая за происходящим Стефания, то есть за решетчатой перегородкой в метре от столика, было отчетливо видно, что мужчины делают это исключительно затем, чтобы воспользоваться неожиданно предоставившимся случаем и заглянуть официантке в широкий вырез платья.
Представив, что они могли там увидеть, даже Стефания пожалела о том, что не сидит ближе.
Официантка гордо удалилась, унося в длинных пальчиках белую стеклянную пепельницу с двумя смятыми фильтрами «кэмела» и горкой пепла, высыпанного из тоненькой итальянской трубки.
Трубку курил как раз тот самый счастливый обладатель радиотелефона.
Стефания уже давно присматривалась к нему. Наблюдая, она обычно сравнивала незнакомых людей либо с теми, которых уже знала, выявляя чисто внешнюю схожесть с тем или иным типом, что позволяло ей с достаточной проницательностью определять характер человека, либо, следуя другому правилу физиогномики, видела в объекте черты того или иного животного – мышиную мордочку, повадки увальня-медведя, некрасивое очарование раскосой лани, Грозный шарик бульдожьей морды.
Господин с трубкой до сих пор казался ей героем, сошедшим с киноэкрана 60-х годов. Даже косынка была на месте, с нарочитой небрежностью повязанная под клетчатым воротником не по погоде теплой хлопковой рубашки.
Когда Стефания зашла в кафе, он уже сидел здесь, лаская в правой руке длинный стакан с пивом, – эдакий состарившийся, но еще ой до чего удалый ковбой! Он был наивен и открыт – этот живой символ уходящей Америки. С ним можно было заговорить и не опасаться, что тебя поднимут на смех. Он знает жизнь, у него уже большие, быть может, уже успевшие охаметь на каменных просторах нью-йоркских авеню внуки, его сын давно врос в броню безупречного костюма и с удовольствием душит себя по утрам шелковым галстуком за сто долларов, а он все так же чист душой и только добродушно усмехается вечно мимолетной моде.
Подслушанное из уст этого человека ликующее признание нельзя сказать, чтобы поразило Стефанию. Оно лишь заставило ее улыбнуться и лишний раз задуматься.
Двуличие людей никого не удивляет. Все о нем знают, если не сказать больше. Но совсем другое, когда такая перемена происходит на твоих глазах.
Стефания улыбнулась, потому что представила себе этого почтенного господина с косынкой на шее сидящим на белом фарфоровом стульчаке и ласкающим пластмассу прижатой к уху трубки, из которой доносится воркующий женский голосок.
Тридцать шестой президент Америки Линдон Джонсон тоже, говорят, любил общаться с гостями, не выходя из уборной…
Что ж, быть может, в соседе Стефании по столику умер не менее агрессивный политический деятель?[1]
Пряча на лице улыбку, Стефания обвела взглядом довольно большой, но уютный зал кафе «Марокко».
В этот ранний час посетителей было мало, причем большинство составляли люди случайные, забежавшие сюда второпях перекусить бутербродом с пивом или кофе, или школьники, решившие проигнорировать первые уроки.
Сама Стефания приходила в «Марокко» почти каждое утро. Она получала удовольствие, сидя за стойким дубовым столиком, выкуривая обычные две сигареты и развеивая остатки сонливости чашкой бодрящего «капучино». Люди не зря придумывают себе всевозможные вообразимые и невообразимые ритуалы. Ритуал возбуждает, ритуал успокаивает, ритуал дает ощутить вкус бытия, театрализуя его.
Заодно можно было собраться с мыслями и не спеша перелистать странички записной книжки, в которой жили ориентиры на предстоящий день и воспоминания о днях прошедших.
Сегодня первым номером на повестке дня стояло получасовое посещение студии приезжего фотохудожника из Чикаго. Далее – как скажет Дороти. На вкус и честность своей хозяйки и подруги Стефания могла положиться с закрытыми глазами.
«Студией» огромное чердачное помещение под крышей жилого небоскреба на 7-й Авеню называлось только тогда, когда его арендовал какой-нибудь художник, режиссер или фотограф, вроде этого, позвонившего вчера в контору и заказавшего «девушку мировых форм». Он так и сказал: «мировых». На что Дот ответила, что, мол, в «Мотыльке» у всех девушек фигуры имеют пропорции, близкие к идеальным. Расплывчатый ответ на расплывчатый запрос заставил клиента сформулировать свои требования конкретнее. Получилось нечто вроде резвой телки. Стефания присутствовала при разговоре – телефон был умышленно переключен на общий выход, чтобы находившиеся поблизости от стола управляющей девушки могли позабавиться, – и сама вызвалась отправиться на съемки. Сравнение с «телкой», казалось, нисколько не смущало ее. Кроме того, она уже бывала в «студии» прежде и теперь, как решила про себя Дот, хотела освежить некоторые воспоминания.
