Зыбучие пески - [77]

Себастиан плакал, и я его целовала. Он целовал меня в ответ. У меня все тело затекло от неудобной позы. Нам мешали забинтованные руки и капельница. Все лицо у него было мокрое от слез и слюней, но в тот момент в больнице это была любовь. Себастиан воплощал собой любовь. В тот момент он был всем, что мне было нужно. Он был со мной и не собирался никуда уходить. Я правда поверила, что смогу его изменить. Нет, я не была наивной дурой, но надеялась, что его выпишут, и что мы будем лежать обнаженные в его двуспальной кровати, и он будет рисовать дорожки на моем животе, а я буду вдыхать его дыхание, и нам больше никто не будет нужен. Особенно его тиран-отец.

– Это он заслуживает смерти, а не ты, – шептала я Себастиану на ухо.

Желала ли я смерти Клаесу? Желала. Я ненавидела его всей душой. В тот момент я готова была на все ради Себастиана. Я только не знала, что я понимаю под «всем». Потому что любовь важнее всего на свете, пока не появится что-то более важное.

Я села в вертолет и поехала в больницу, потому что должна была. У меня не было выбора. Я вернулась к Себастиану и осталась с ним, потому что я нужна была. У него никого кроме меня не было. Он меня любил.

Нам повезло, что мы нашли друг друга.

После всего, что случилось, я скучаю по тем смешанным чувствам, которые напоминали мне счастье, которое я испытывала в доме дедушки на Рождество, когда вокруг лежал снег, голова была тяжелая после болезни, и на душе у меня было спокойно.

Любовь? По любви я не скучаю. Любовь не главное в жизни. Любовь – это не чистое чувство. Она никогда не будет идеальной смесью цветов. Любовь – это мутная жидкость. Лучше понюхать, прежде чем пробовать ее. Но даже в этом случае рискуешь быть отравленным.

Женский следственный изолятор

32

Вторая неделя судебного процесса, ночь с понедельника на вторник

Даже глубокой ночью, в самые темные часы, тонкая полоска света проникает в мою камеру. Свет идет из города, в котором всю ночь горят огни. Там никогда не бывает темно или тихо. Проснувшись, я лежу на спине и жду, пока глаза привыкнут к темноте. Вскоре я вижу контуры предметов. Тонкое покрывало поднимается в такт дыханию, я прижимаю руку к изголовью кровати и чувствую, как ногти утопают в мягкой древесине. В этот момент я чувствую абсолютное одиночество.

В детстве у меня была кровать из сосны. Я мечтала о двухэтажной кровати, и мама купила мне такую в «Икее». Я боялась спать на втором этаже, но мне нравилось залезать под кровать, лежать на спине и рисовать на днище кровати разные рисунки и писать тайные послания другим мирам. Иногда я заставляла Аманду залезать со мной под кровать. Тогда мы были хорошими подругами. Наша жизнь состояла из мороженого, наклеек с блестками, жвачки и споров о том, кто лучше умеет рисовать лошадей. Но вдвоем под кроватью было узковато, так что лежали мы недолго. Потом мне купили новую кровать с балдахином в густавианском стиле. Для рисования на мебели я уже была большой. В этой кровати я спала, пока Лина не доросла до обычной кровати. Тогда она переехала в мою, а мне выделили отдельную комнату с двуспальной кроватью. Аманда сделала настоящую татуировку – лилию на запястье, но под часами ее было не видно.

Себастиан не ночевал у меня. Не потому что родители были бы против, ничего такого, просто ему было комфортно у себя дома, в своей среде, и там нас оставляли в покое. Себастиану больше всего хотелось покоя. И когда его выписали из больницы, покой стал самой важной вещью на свете.

Я хочу, чтобы было тихо. Не могла бы ты заткнуться?

В камере мне не нужно было включать свет, чтобы пойти в туалет. Металлическое сиденье светится даже в темноте. Я сажусь, меня больше не напрягает, что она жесткая, холодная и неудобная. Закончив, я наощупь нахожу кнопку смыва, потому что точно знаю, где она находится. Я столько времени провела в этой камере, что это знание впечаталось в мою кожу каленым железом, въелось чернилами для татуировки, вгрызлось мне в костный мозг. Я больше не просыпаюсь с ощущением, что не знаю, где я. И я больше не задаюсь вопросом «почему».

Но сны по-прежнему меня посещают. Иногда мне снится Аманда. Она смеется, обнажив зубы, обнимает меня и говорит, что мы друзья навеки. Мы с ней. И мы с Себастианом.

При одной мысли о нем, о том, как мы были вместе, мое тело реагирует. Мозг протестует, но тело реагирует. Оно не может его забыть. Как и моя кожа.

До Себастиана я была девушкой, которая говорила «да» или «нет». И ничего больше.

Но с Себастианом я стала похожа на парней. Я знала, что возненавижу себя за это, но все равно делала. Я говорила «Ну давай же», я умоляла: «пожалуйста», «еще», «еще разок», «ну последний раз».

Только одну вещь мое тело помнит лучше, чем то, как сильно я его желала – это как сильно мне его не хватало, когда он ушел.

Сегодня моя очередь выступать. Через несколько часов. Сперва Сандер даст мне наставления, потом я должна будут говорить, потом отвечать на вопросы прокурора. Я предполагаю, какие вопросы она мне задаст. Как ты могла? Что ты сделала? Что тебе было известно? Почему ты его не остановила? Отвечай.

– Не твоя задача объяснять, почему Себастиан сделал то, что сделал, – сказал Сандер. – Чем скорее ты это поймешь, тем проще тебе будет. Ты должна сосредоточиться на своей роли в произошедшем.