Зыбучие пески - [59]

Дорис двигается крайне медленно. Колесико за колесиком. Но по большей части сидит неподвижно. Я спрашивала Суссе, за что она сидит. Но Суссе запрещено рассказывать. Но что бы это ни было, сложно представить Дорис на свободе. За решеткой ей явно комфортнее. Если открыть слово «заключенная» в старом словаре девятнадцатого века, можно увидеть расплывчатое фото женщины, поразительно похожей на Дорис. Только тюремная одежда изменилась. И нет, Дорис не в тюремной одежде. Она в спортивных штанах, резиновых тапочках, толстых носках и толстовке. И поверх всего этого гигантская ветровка с огромными карманами. Там она держит табак и, судя по всему, дюжину утопленных котят.

Каждый раз, оказываясь с Дорис на прогулке, я фантазирую на тему преступлений, которые она совершила. Приходится напрячь воображение, чтобы выдумывать новые и новые преступления. Дорис слишком старая, чтобы сидеть за убийство новорожденного младенца. Слишком толстая и неповоротливая, чтобы сидеть за убийство мужа (разве что если она задавила его своим весом). К тому же сложно представить, кто хотел бы жениться на такой женщине, как Дорис. Как и сложно поверить, что Дорис могла испытывать такие сильные эмоции, как желание задавить кого-то насмерть. Дорис самая уродливая женщина из всех, кого мне доводилось видеть за всю жизнь.

Первое, что я отметила, когда Самир поступил в наш класс, это как он красив. Не привлекателен, а именно красив. Говорят, что красота не главное, что все красивые люди стараются убедить всех, что они умные, добрые, веселые и все такое, но в случае с Самиром красота действительно играла роль. Решающую роль. Его умные комментарии, хорошие оценки, интерес к политике – ничто по сравнению с его смуглой, цвета кока-колы кожей, карими, почти черными глазами и длинными кукольными ресницами. Мои глаза были бесцветными, как дождевая вода. От Самира пахло солью и смолой. Он был самым красивым парнем в мире для меня. Сказать, что его внешность не имела никакого значения, – нагло соврать.

Дорис бледная, как смерть, похожа на дождевого червяка, и пахнет от нее, как от мокрой собаки. На прошлой неделе я представляла, что она держала бордель с проститутками, обманом привезенными из Восточной Европы и подсаженными на наркоту. Я представляла, как она курит свои самокрутки перед старомодным телефоном со спиральным шнуром и принимает заказы на извращенный секс с несовершеннолетними. Помогают держать бизнес ей славяне с плохим дыханием и плешивыми бородами. Один из них и сдал ее полиции, когда не получил обещанные бабки.

Сегодня я представляю, что она вела бухгалтерский учет у наркоторговца (и отказалась давать показания против него из-за угрозы убийства). Или помогала младшему сыну готовить взрывчатку (неудачник с прыщами и связями с русской мафией). Наверняка она хорошо говорит по-шведски и только притворяется немой. Наверняка Дорис родилась здесь. Может, в детстве мечтала стать актрисой, но провалила экзамены в театральную школу, потому что им не нужны такие скучные типажи, и начала пить, совсем опустилась, стала брать детей на воспитание, потому что за это неплохо платили. Но кормила их плохо, и один из детей переел капустного салата в школьной столовой и загремел в больницу. Там его осмотрели и обнаружили недоедание и следы побоев, и за это упекли Дорис за решетку, и теперь она сидит во дворе для прогулок и молчит.

У меня нет других занятий, как выдумывать все эти истории. Дорис самая эффективная кампания против курения на свете.

– Вообрази место, где ты чувствуешь себя в безопасности, – говорила мне в детстве мама, когда я не могла заснуть. Я закрывала глаза и делала вид, что представляю. Теперь же я постоянно представляю себя далеко отсюда. Выходные в следственном изоляторе превращают время в старинный часовой механизм с ржавыми колесиками, которые медленно вращаются у меня в голове и разрушают мозг – миллиметр за миллиметром. Я не думаю о том, где нахожусь, я представляю себя в других местах, далеко от всех и вся.

Воображаю места, где можно чувствовать себя в безопасности. Пляжи, море, пустоши… Закаты, рассветы… Лес. Я представляю, как иду босиком по мху ранней осенью. Сосновая кора колет ступни, земля застревает между пальцами.

Я не ненавижу изолятор. Мне хорошо в одиночестве. Я не могу стать другим человеком, но могу не быть собой. И от этого мне легче. Ненадолго, но легче. Длится это чувство всего несколько секунд (как ремень, прежде чем его затянуть потуже), но мне уже становится лучше.

Я представляю себя прогуливающейся по пляжу. Я никогда не была одна на пляже, но эту картину легко представить. Длинный пляж с белым песком с серыми ракушками, с выброшенными на берег водорослями и сучьями. Я иду вдоль кромки воды во время прилива. Песок тяжелый и вязкий, как свежий асфальт, и гладкий и твердый там, где отступает вода. На горизонте вздымаются волны, вокруг залива возвышаются черные скалы. Волны бьются от скалы, взбивая воду в белую пену. Море шумит, волнуется, движется. Пахнет водорослями и солью. Знаю, эта картина напоминает фильм с Райаном Гослингом, в котором он идет по пляжу с девицей, чьи волосы развеваются на ветру. Я ненавижу эти слащавые фильмы, но мне нравится представлять себя на таком пляже. Только одну.