Звуки музыки - [42]

Мы опять повернули назад. Я знала, что ничего не должна была говорить. Это был один из тех случаев, когда человек остается наедине с собой — только он и Бог. Это один из тех решающих моментов, когда он должен сказать «да» или «нет», и лишь он один может принять решение. Про себя я молилась безмолвно и пылко: «Да свершится воля Твоя».

Наша скорость резко снизилась. Мы направлялись к выходу. Георг очнулся от глубокой задумчивости и сказал чуточку скорбно:

— Нет, я не могу этого сделать. Когда я присягал на нашем гордом старом флаге, я поклялся: «С императором за Бога и свою страну». Это было бы против Бога и против моей страны. — С этим решением мы отправились на станцию и домой.

Руперт встретил нас с поезда. Наш новоиспеченный доктор — за два дня до оккупации Руперт окончил медицинское училище.

— Посмотрите, что я здесь получил! — сказал он и протянул своему отцу письмо.

«Еще письмо!» — подумала я и закрыла глаза. Мне вспомнились слова доктора: «Абсолютно никаких волнений». Барбара выбрала неподходящий момент, в этом я была уверена. Это письмо тоже было запросом. Не согласится ли Руперт приехать в Вену и получить ответственную должность в одном из крупных госпиталей? Им были нужны врачи.

Разумеется, им были нужны врачи. За несколько последних месяцев они самым позорным образом подвергли гонениям, убили и пересажали по тюрьмам тысячи евреев, и теперь им не хватало докторов, юристов, дантистов. Никто не удивлялся, что теперь на их места приглашали молодых неопытных специалистов.

— Разумеется, я не могу согласиться, — сказал Руперт. — Вопрос только в том, как это выразить в достаточно вежливых выражениях. Они воспримут это как оскорбление. Мне пришлось бы одобрять все их махинации и темные делишки, которые я просто не могу принять как католик — и как человек. Я даже ни разу не использовал гитлеровского приветствия и хотел бы быть вне всего этого.

— Как же ты собираешься зарабатывать на жизнь? — строго, но в то же время гордо спросил его отец.

Молодое лицо приняло упрямое выражение.

— Как-нибудь. Стоит попытаться.

На том и порешили.

Неделя еще не кончилась, когда междугородний телефонный звонок из Мюнхена окончательно лишил нас покоя. Семья Трапп была выбрана в качестве представителей Восточной области (бывшая Австрия), чтобы петь на дне рождения Адольфа Гитлера («нашего любимого Фюрера»).

Значит, про нас вспомнили. Теперь мы должны были петь утром, днем и вечером и зарабатывать себе состояние.

Рабочий день Ганса окончился. Когда Розмари и Лорли уложили в постель, Георг собрал семью вместе. Он рассказал о предложениях, которые получили он и Руперт, о сильном искушении обоих и о блестящих возможностях, раскрывавшихся благодаря этому лестному приглашению нам как певцам: что семья думает обо всем этом?

После первых минут ошеломленной тишины зашумели голоса.

— Нам придется тогда говорить «Хайль Гитлер»?

— Мы должны будем петь со сцены новый гимн?

— А как же отец Вазнер? Ведь нацисты не любят священников?

— В школе нам не разрешали петь религиозные песни, где упоминалось имя Христа или Рождество. Поэтому вряд ли мы сможем исполнять что-либо из Баха.

— Уверен, у нас будет огромный успех в Германии с нашей программой, но сумеем ли мы сохранить верность нашим идеям и остаться антифашистами, если будем брать их деньги и принимать их похвалы?

Тишина.

— Мы не можем сделать этого.

— Это будет третий раз, когда мы скажем «нет» приглашению нацистов. Дети, — голос их отца звучал совсем не таким, каким его привыкли слышать каждый день, — дети, у нас есть выбор: хотим ли мы сохранить материальное благополучие, которое у нас пока есть: этот наш дом со старинной мебелью, наших друзей и все, что мы любим? — Тогда нам придется лишиться благополучия духовного: нашей веры и нашей чести. Мы не можем сохранить и то, и другое. Мы можем сделать достаточно денег, но я сильно сомневаюсь, что это сделает нас счастливыми. Я предпочел бы видеть вас бедными, но честными. Если мы выбираем это, мы должны уехать. Вы согласны?

Все ответили в один голос:

— Да, отец.

— Тогда, давайте быстро выбираться отсюда. Мы не можем сказать Гитлеру «нет» три раза — это слишком опасно.

На следующее утро мы с мужем были в архиепископском дворце.

— Ваше Преосвященство, — сказал Георг, — это тайна, и я прошу вас отнестись к ней соответствующим образом. Моя семья и я решили очень скоро втайне покинуть страну. Отец Вазнер стал словно один из нас. Он находится в таком же опасном положении, что и мы, с момента, как мы отклонили предложение петь для Гитлера, и он наш руководитель. Более того, как руководитель, он рискует больше. Разумней ему было бы тоже уехать. Нам нечего предложить ему. Ему придется разделить с нами нашу участь, какой бы она ни была. Мы едем — что бы ни случилось — но хотим просить вас отправить отца Вазнера вместе с нами, если вы сочтете это возможным, поскольку мы спрашивали его, и он согласился.

Архиеписком стал очень, очень серьезным. После длительной паузы он поднялся и произнес:

— Не будете ли вы любезны прийти завтра снова за ответом?

На следующее утро, когда нас провели в просторный аудиенц-зал архиепископского дворца, дверь отворилась и вошел Его Преосвященство в красной сутане.