Звучит повсюду голос мой - [123]

Над площадью раздался нечеловеческий вопль: "И-ииии-и!"

Страшные рыдания сотрясли тело Сеида Азима... Когда тот открыл глаза, он увидел рядом с собой Джинна Джавада и Сироту Гусейна. Из-за их спин выглядывало скорбное лицо Ширина Абдуллы.

Толпа давно разбрелась. Детей Ширин Абдулла отправил домой. У виселицы, кроме вооруженных стражников, никого не осталось. Все вернулись к своим делам, прерванным казнью... Как будто ничего не произошло... А поэт до самого последнего мгновения ожидал помилования. Он так надеялся на это... "Стоило ли надеяться? - думал он. - Разве позволили бы беки, ханы и моллы помиловать человека, поднявшего руку на их достояния, на их богатства? Никогда! Что для них жизнь человека? Молодого, полного сил, у которого могли быть дети, семья?" Помилование не пришло... "И не могло прийти! Наивно было надеяться", - укорял себя Сеид Азим.

Окруженный друзьями, он подошел к постоянному месту встречи на Базаре к огромной шелковице, где всегда можно найти Джинна Джавада.

Джинн Джавад, Сирота Гусейн, Ширин Абдулла и поэт расположились на камнях.

- Так в мир иной отправился Джаби оглу Джавад. Посмотрим, как с миром распростится Джинн Джавад. - Горечь звучала в шутке городского остряка и балагура.

Сеид Азим остановил его взмахом руки:

- С этим не шутят, Джавад! Клянусь нашей дружбой, я обижусь на тебя.

Лотошник Сирота Гусейн предложил поэту освежиться шербетом, поэт сделал несколько глотков и обратился к Абдулле:

- Пора нам отправляться домой, Ширин. Без твоей помощи мне сегодня не обойтись: после всего пережитого ноги что-то не идут.

Сирота Гусейн тоже присоединился к уходящим:

- Мне тоже в твою сторону, Ага, если позволишь, я пойду с вами. Я думаю, ты напрасно пришел сюда, Ага, такие зрелища не для тебя!

- Не мог не прийти, Гусейн... Пристав специально прислал глашатая Махмуда за мной в школу... - Поэта потрясло увиденное: прощание с матерью, петля, раскачивающаяся над головой, петля в руках Джаби...

Помолчали, думая каждый о своем...

Джинн Джавад тоже решил проводить поэта. Всю дорогу он думал о Джаби оглу... Думал о том, что повешенного нельзя считать преступником, скорее он жертва преступления... Он герой... Герой-одиночка... К сожалению, из борьбы в одиночку ничего не выйдет, каждого, кто будет выходить на борьбу в единственном числе, ждет такая же участь. Чтобы уничтожить гнет богачей и властей, необходимо собраться вместе. Как Бабек, который в девятом веке объединил вокруг себя народ и тридцать лет боролся с арабскими завоевателями. Как Кероглу, объединивший народ для борьбы с турецкими поработителями... Джинн Джавад искал причину того, почему в наши дни перевелись герои, достойные Бабека и Кероглу. Ему казалось, что ответ прост. Надо с детства воспитывать в детях храбрость и мужество. Когда в груди матери бьется сердце львицы, когда она говорит сыну: "Иди, мой сын, и если в битве с врагом, в столкновении со злодеем тебя ранят в спину, пусть накажет тебя мое молоко!" - тогда мать непременно воспитает героя. А когда героев много, то свобода - дело времени. Свобода... Свобода - не подарок, ее не дают, ее отнимают, ее завоевывают в борьбе... "Брат мой, Джаби оглу Джавад! Ты - одна из жертв борьбы за свободу, жаль, что кровь твоя пролилась напрасно".

Как будто продолжением мыслей Джинн Джавада прозвучала песня Сироты Гусейна, которую он потихоньку начал напевать:

На коня Джавад вскочил,

Но не враг его убил,

А предатель погубил.

Ай, Джаби оглу Джавад,

Твой калам в руках солдат,

А палач стараться рад.

Свист, как ветер, с гор летит,

Мой Джавад убит, но мстит:

Алхаз-бек в крови лежит.

Ай, Джаби оглу Джавад,

Твой калам в руках солдат,

А палач стараться рад.

Сирота Гусейн пел песни, сам не зная, откуда и как приходят к нему слова. Он не придавал значения своему таланту, считая песни частью собственной жизни. И теперь Сирота Гусейн погрузился в свой мир. Сеид Азим с волнением и восторгом вслушивался в мгновенно создающийся стих, простой и понятный каждому человеку. Худое, одухотворенное лицо, тонкие черты, горящие глаза, - он весь отдавался своей песне.

В зимнюю стужу Сироту Гусейна постоянно бил озноб. Старая черная рубашка без пуговиц не скрывала выступающих ключиц и ребер тщедушного тела. Короткие шаровары, залатанные во многих местах, протерлись в тех, где еще не успели пришить заплаты, обшлага свисали лохмотьями. Его ноги ни разу в жизни не знали башмаков и носков. На босые ноги он натягивал сыромятной кожи драные чарыхи, для тепла заматывая толстыми портянками поверх. Огрубевшие пятки растрескались, в местах разрывов образовались ороговевшие бугры и впадины.

Безжалостная к нему жизнь не оставила надежды на лучшие времена, но сердце, полное доброты и таланта, билось любовью к людям. Улицы и базарные ряды невозможно было представить без Сироты Гусейна, без его ежедневно рождающихся песен. Надо еще добавить, что большинство песен начиналось со слов "Ширван" и "Шемаха". Особенно грустными были песни лотошника о любви.

Ночи, полные тоски,

Звонко кличут петушки,

Как заснуть мне без тебя

В ночи, полные тоски...