Звучит повсюду голос мой - [11]

С первого взгляда Сеиду Азиму стало ясно, что человек, расхаживающий по плоской, будто срезанной огромным ножом, вершине скалы, уроженец чужих краев. Короткий черный плащ развевался на ветру. Незнакомец то подходил к вертикально стоящему щиту, то отходил от него. Приближаясь к щиту, он трогал его какой-то палкой, отдаляясь, прикладывал палку к другой руке. Непонятные движения незнакомца разбередили любопытство Сеида Азима. Он спустился чуть ниже по течению, где поперек русла можно было по мелководью перейти реку по крупным черным камням. Перепрыгивая с одного камня на другой, он легко преодолел преграду и по извилистой тропке поднялся на скалу. Только тут он узнал в незнакомце гостя Махмуда-аги, с которым давеча познакомился.

"Князь Гагарин" - называл его Махмуд-ага. Как правильно к нему следует обращаться? Просто назвать его "князем" или с фамилией? Интересно, как в России обращаются к незнакомому человеку? Вот у нас не всегда нужно называть имя человека; если хочешь оказать уважение старшему или молодому, но уже заслужившему почет, то можно назвать его "ага", и самому приятно, и тому, к кому обращаешься, ясно, как ты к нему относишься".

Князь Гагарин обернулся на шорох шагов. При виде молодого поэта на сухощавом, бледном лице его появилась легкая улыбка. Сеид Азим тоже улыбнулся. Этот первый обмен улыбками мгновенно сблизил их. Князь положил на землю небольшую круглую дощечку, на которой соседствовали холмики жирных красок, завернул в мокрую тряпицу тонкие кисти, те, что Сеид Азим издали принял за палки, и пошел навстречу поэту. Он протянул приветственно руки, но тотчас опустил их: вспомнил, что мусульманам запрещено религией касаться иноверцев. Но Сеид Азим сам взял художника за руки. Они молча трясли друг другу руки и улыбались. Голова художника была не покрыта, горный ветерок шевелил светлокудрые, доходящие до плеч шелковистые волосы.

Понимая, что молодого мусульманина привело сюда любопытство, художник, хоть и не любил показывать кому бы то ни было неоконченную работу, подвел Сеида Азима к мольберту. Изумление и восторг овладели поэтом. Перед ним воскресла сцена в доме Махмуда-аги: танцующая Сона смотрела прямо ему в глаза, другие девушки следили за ее танцем... "О аллах, какое чудо совершает этот белолицый человек! Как похожи эти девушки, они просто живые, а Сона, кажется мне или нет, сейчас поднимет руки и замашет ими, как голубка крыльями..." Он приблизился вплотную к картине и, едва не касаясь пальцами, стал называть девушек по именам: "Иззет... Гэнди... Ниса... Сона..."

Князь довольно рассмеялся: "Узнал, значит, получилось... Видно, что нравится моя работа..."

- Ну как, хорошо?

Сеид Азим понял, что художник ждет от него слов, оценивающих его труд. От молокан и русских на Базаре он не раз слышал слово "хорошо", понимал его значение, поэтому сразу же отозвался на вопросы:

- Хорошо, хорошо, много хорошо!

Он потрогал раму, на которой был натянут холст, и князь тотчас сказал: "Мольберт, это мольберт". Сеид Азим улыбкой дал понять, что оценил догадливость художника. До этой минуты он никогда в жизни не видел, как рисуют картины, не видел и сами картины. Обучаясь письму, он много часов просидел рядом с каллиграфом Наджафгулу, ему привелось наблюдать за орнаментовкой коранов и диванов иллюстратора Гаджи Гафура-эфенди. Его восхищала тонкая изощренная роспись, которая так украшала рукописные сборники стихов. Но то, что он увидел сегодня, перевернуло его представления о возможностях человеческого таланта. Художник смог передать точный облик Соны, хотелось потрогать рукой тончайший шелк ее блузки, угадывался более плотный атлас на юбке. Сеиду Азиму чудилось, что еще минута - и полные пунцовые губы Соны разомкнет улыбка: и она заговорит с ним, расскажет о своих мечтах, желаниях... "О аллах, будь милосердным! Почему грешно оживлять образ дорогого человека, почему не следует изображать красивых людей? Наши моллы говорят, будто ты, о великий и всемогущий, за каждый портрет, нарисованный вживе, в мире ином потребуешь душу художника, вынудишь оживить изображенного человека... Как прекрасна Сона, но она чанги, а это тоже грешно... Почему все прекрасное - грех?"

Художник внимательно следил за выражением лица молодого человека. "Как он красив! Вот бы попросить его немного попозировать мне. Но как ему это объяснить? У него умное одухотворенное лицо, лучшей натуры придумать невозможно! Как жаль, что не знаю языка". Он обвел рукой вокруг лица Соны и раздельно произнес: "Портрет". Сеид Азии понимающе кивнул. Князь показал рукой вдаль и сказал: "Пейзаж", но в глазах поэта не прочел понимания... К сожалению, не все можно объяснить мимикой, жестами.

Молча любовались поэт и художник этим удивительным уголком Ширвана. Ежеминутно под тенью стремительно летящих облаков меняли свою окраску горы, ущелья, покрытые цветами луга, листва деревьев вдоль дорог и берегов журчащей Зогалавай. Не было рядом переводчика, который мог им рассказать, что оба с одинаковым восторгом созерцали открывающиеся перед ними картины, и хоть родились они в местах, далеких друг другу, поклонялись разным богам, но чувствовали и думали в эту минуту одинаково.