Звучат лишь письмена - [15]

Раздались голоса. Его звали. Цзи-цянь натянул на голову лисью шапку. Снова в путь. В который уже раз все начинать сначала.

Песок скрипел под копытами коней. Казалось, все кругом громким шепотом повторяет сверлящую его голову мысль: «Все сначала, все сначала, все сначала…» Он плеткой стал торопить коня.

А начало? Да, начало… Началось все с того, что его брат Цзи-пэн, став правителем тангутов, перессорился с племенными старшинами и, не в силах совладать с ними, подарил тангутские земли сунскому двору. Суны прочно сидели на китайском престоле, и так шутить с ними было нельзя. Китайцы приняли Цзи-пэна с распростертыми объятиями. В тангутских городах появились сунские гарнизоны, а всем старшинам из семьи Тоба, уже много лет управлявшим тангутами, было приказано явиться в Кайфын ко двору. Выполнить приказ — значило забыть о самостоятельности, поставить под удар великое дело укрепления независимости, начатое дедами и отцами. Конечно, кое-кто поехал в Китай. Но не таков был Цзи-цянь. Он-то со своими дружками придумал хитрый план. Он до сих пор не может без смеха вспомнить, как он провел этих глупцов. Объявили о похоронах кормилицы, которую благополучно отправили в степь.

А в гроб, в гроб — ха-ха! — сложили оружие и доспехи. И эти глупцы, вместо того чтобы задержать их, еще спешили Hanepe6ofi выразить свое соболезнование. Не кладбище, конечно, ждало их, а быстрые кони. И поминай как звали. Не в Кайфын, а в привольные степи и пески, не в императорский дворец, а в стойбища и селения тангутов, не на поклон к сыну Неба, а на ночные вылазки против его гарнизонов, чтобы добиться подлинной самостоятельности, чтобы — и сердце Цзи-цяня при этой мысли сладко похолодело — чтобы, может быть, самому стать сыном Неба, основателем новой тангутской династии, на тангутской земле.

Конь притомился и, тяжело дыша, взбирался на бархан. Спутники Цзи-цяня отстали, но он и не заметил, что давно едет один.

Он добьется своего. Ведь не случайно он родился с зубами. Все знают, что это хорошая примета, она сулит ему великое будущее. А воин он отличный. Как ловко еще мальчишкой он сразил тигра, попав первой же стрелой ему прямо в глаз. Во всех кочевьях знают, какой он сильный и отважный воин! Он еще победит! Нужно вот только отдохнуть и набрать новую армию. И будет у него армия. Всем, и китайцам прежде всего, известно, что тангуты поддерживают его, а не Цзи-пэна. Он, разбитый полководец, одетый в эту вонючую шкуру, правит тангутами, а не Цзи-пэн, разодетый в шелка, но живущий подачками с императорского стола…

«Я подчиню себе непокорных старшин. Я свяжу им руки узами кровного родства. Завтра же разошлю гонцов и возьму себе в жены девушек из всех сильнейших родов. Ну, тогда берегись, Цао Гуан-ши, ты еще мне ответишь за вчерашнее. Весь мир знает, что тангуты не прощают врагов…»

И Цзи-цянь сдержал свое слово.

Молодость отгремела в боях так же быстро и ярко, как быстро отцветает весной ордосская степь. Унеслась, стремительная и сильная, как дикий степной молодой конь. Давно ушли в прошлое первые неумелые годы борьбы, когда он попал в ловушку на берегах озера Дац-зинцэ. Через двадцать лет крепко держал Цзи-цянь в своих руках все тангутские земли. Теперь, как никогда, стране нужен был мир. Пришла пора главной работы. Надо было строить свое, тангутское государство. А поэтому вдвойне больно умирать, когда впереди столько больших и важных дел.

Далеко не всем нравилось появление тангутского государства. Не желали этого не только китайцы, но и соседние тибетцы и уйгуры. Когда Цзи-цянь овладел городом Линчжоу[29] и сделал его своей столицей, их послы зачастили в Кайфын, наперебой предлагая свои услуги для борьбы с тангутами. Знал ли он об этом? Знал и принял решительные меры. Всего месяц назад, в конце прошлого года, тангутская конница разгромила тибетцев и овладела Лянчжоу, стольным городом их старшины Фаньлочжи. О, эта грязная лисица! Как Цзи-цяню советовали не доверять ему, казнить Фаньлочжи незамедлительно! Что он ответил им, своим верным советникам? «Я захватил Лянчжоу, принудив его тем самым покориться. Он и сдался. Какой же это обман?». Разве мог он знать о коварстве Фаньлочжи? Он понял свою ошибку только тогда, когда тибетцы уже ворвались в его лагерь. Нельзя было быть таким легковерным на старости лет. И вот умирает от ран, умирает, хотя только вступил в пятый десяток, а впереди так много дел и бороться уже надо не столько мечом, сколько разумом.

Цзи-цянь с трудом повернулся в постели и тяжело застонал. По его страшному, изуродованному лицу — когда-то стрела попала ему прямо в нос — пробежала судорога, сделав его еще более ужасным. Сидевший у постели слуга задрожал от страха и принялся поправлять одеяло господина.

Цзи-цянь открыл глаза, долго смотрел на слугу, превозмогая нахлынувшую боль, и шепотом приказал:

— Позови сына.

Его сын Аи молод и силен. Не откажешь ему в рассудительности. Но сумеет ли он удержать в своих руках золотые бразды, сумеет ли завершить дело предков?

Бежавший впереди слуга откинул полог. Аи опустился на колени перед постелью отца.

— Слушай, сын, час мой настал.