Звучащий след - [17]

Не могу объяснить, как получилось, что я вдруг очутился у барака «профессора». Я даже нисколько не удивился тому, что выдал ему убежище Бобби. Мне казалось, что этот поступок я обдумывал целую вечность. «Профессор» покачал своей тяжелой головой, что не предвещало ничего доброго.

— Остерегайтесь этой банды, — посоветовал он мне. — Все, что измышляют эти люди и о чем они болтают, до добра не доведет. Мюллеру право лучше бы попридержать язык, не так ли?

Наступило томительное молчание. «Профессор» пристально разглядывал меня своими колючими глазками. Разумеется, он хотел выпытать у меня еще что-нибудь и потом донести коменданту. Я смотрел в сторону. Пусть поищет себе другого фискала.

— За собакой придут днем? — переменил я тему.

— Сразу же после обеда, — ответил «профессор».

В эту ночь я спал очень неспокойно. Едва забрезжил рассвет, как я был уже на дворе и шагал взад-вперед вдоль колючей проволоки. Время до обеда тянулось невыносимо медленно. Наконец наступил полдень. Я увидел их издалека — Бочонка сопровождали пятеро солдат, а за ними густой толпой валили интернированные.

— Они направляются к нашему бараку! — закричал Мюллер.

Поднялась страшная кутерьма. В одну секунду наш барак опустел. Ябовский, белый как полотно, кинулся к яме и схватил Бобби на руки. Держа собаку за загривок, он прижимал ее подбородком к груди и пытался спрятать под рубаху. Я наблюдал его судорожные потуги поднять изувеченную руку. «Не может расстегнуть рубаху», — осенило меня, пока я бежал к нему вместе с остальными. В самом деле, я бежал к нему. Меня закружил вихрь непередаваемых чувств. Я все забыл: я не думал больше о том, что Ябовский еврей; я видел только Бобби, который пронзительно визжал, возмущенный непривычным для него обращением. И эту-то собачонку шли убивать пять человек!

Мы облепили Ябовского, как виноград — лозу.

— Разойдись, а ну, разойдись, говорю!

Это шумел Бочонок, упорно стараясь пробиться к Ябовскому.

— Да отойдите же, черт бы вас побрал, — как эхо откликнулся Ахим.

Мы неохотно отступили. Я обернулся и взглянул прямо в лицо «профессора», искаженное гнусной гримасой. До чего он был мне сейчас противен. Я готов был дать ему хорошего пинка в толстое брюхо, как вдруг сообразил, что негодяй держит меня в руках. Одно его слово — и мне придется худо. Я отвернулся и очутился в полукольце, позади Ябовского. Держа Бобби на руках, он медленно отступал назад, преследуемый Бочонком и его спутниками. Так он достиг ограды, сплетенной из шести рядов колючей проволоки. Здесь был конец.

Я видел, как проволока прогнулась под тяжестью его тела, и знал, что железные шипы впиваются ему в спину. Бочонок решительно выставил вперед свой живот, готовясь схватить Бобби. Ябовский быстро опустил собаку на землю, и она мгновенно пролезла под ограду. Но едва Бочонок схватил своего противника за шиворот, как Бобби оказался тут как тут. С громким лаем норовил он ухватить Бочонка за брюки. Мы впервые услышали его лай, Бобби был единственным существом в дюнах, которое без колебаний боролось с врагом, хотя мы были взрослые мужчины, а он крошечный щенок.

То ли Бочонок уяснил себе, что Бобби поставил его в дурацкое положение, то ли он уже не в силах был больше смотреть на Ябовского, короче говоря, он круто повернулся и, ругаясь, пошел прочь. Перед «профессором» он остановился.

— Ну вас к черту! Делайте свою грязную работу сами! — рявкнул он.

Как мы потешались над ошеломленной физиономией толстяка!

— А теперь проваливайте! — сказал швед, у которого украли часы. — Если хотите сделать что-нибудь путное, то вычистите нужник, господин «профессор».

Толстяк, волнуясь, винил во всем коменданта. Люди размахивали кулаками. Еще немного — и «профессора» поколотили бы, несмотря на все его оправдания. На его счастье, мы были слишком заняты собакой, которая сидела у Мюллера на плече, гордо вскинув морду. Мы торжественно пронесли Бобби в барак. Какое-то смутное чувство помешало мне войти туда вместе со всеми.

Я уселся на песок, прислонясь к стене барака. Возбуждение, вызванное счастливым спасением Бобби, улеглось. Люди группами расходились по своим баракам, оживленно беседуя о необычайном событии. Я сидел недалеко от своего ложа, хотя и с наружной стороны барака, и слышал, как Мюллер и Ахим обсуждали, кто продал Бобби. Я улавливал каждое слово, должно быть, они находились как раз за моей спиной. Нас разделяла лишь тонкая дощатая стена.

— Мы не должны были говорить ему, где спрячем Бобби, — донесся до меня голос Мюллера.

— Неужели ты считаешь, что Эрвин способен на такую подлость? — спросил Ахим.

Мюллер тихонько засмеялся. Я, конечно, не мог видеть его лица, но представлял себе, как бесчисленные морщинки вокруг его носа и рта сливаются в глубокие борозды.

— Ты просто блаженный какой-то, — услышал я его слова. — Люди его типа давным-давно мертвы душой, об этом позаботились у нас на родине.

Я зажал руками уши и вскочил на ноги. Как накануне вечером, я нетвердой походкой долго бродил по лагерю. В общей радости и ликовании по случаю спасения Бобби мне не было места. Я был отщепенцем. Стеклянная стена отделяла меня от тех чувств, которые волновали всех остальных. Как ребенок перед витриной, стоял я перед этой стеной, горя желанием добраться до выставленных за нею прекрасных вещей. А раз я был способен на такое чувство, значит, я вовсе не был мертв душой, как полагал Мюллер.