Звонкое чудо - [25]

Таня отворила дверь в горницу, увидела отца у окошка за работой, и нога у нее подвернулась. Заголосила, и Матвей Кириллович едва твореное золото не опрокинул, кинулся к дочке, — он хоть и пронзил ей сердце суровым ответом, все ж любил свою кровиночку.

А Таня, как ей приказал любезный, хромая, доковыляла до стула, села и принялась ногу растирать.

— Ахти, — говорит, — мне неловкой. Покалечилась, видно.

Отец сообразил, что смертельной опасности не предвидится, и снова уселся к окну за работу.

— Спешу! — так он оправдался. — Каждая минутка на вес золота. Последняя чашечка осталась. К сроку не поспею — полный конфуз: в каком виде предстану перед новым начальством?

А Таня ни жива ни мертва сидит, ждет, что-то ее вострец сообразил на их грядущее счастье.

Он тут как тут, Филя-то.

И прямо к Разумову.

— Честь, — говорит, — имею, Матвей Кириллович, приветствовать вас. Не помешаю? От дела не отвлеку?

Будто о золочении сервиза даже слыхом не слыхал.

Разумов досаду с лица согнал, чтобы гость не заметил, отставил чашечку, колпаком бумажным прикрыл, а золотце быстро спрятал в ящик, еще бутылочки какие-то туда же сунул и со всей приветливостью, как полагается, ответил:

— Сделай одолжение, садись. Я тут так, побаловаться кисточку взял.

— А то ведь если что-нибудь срочное, так я могу и от ворот поворот…

Сам знает, хитрюга, что такой хозяин, как Матвей Кириллович, скорей умрет, чем даст гостю уйти.

И верно: руками замахал старик, хотя и крутит-вертит:

— Что ты, что ты? Какая срочность в воскресенье?

— Нежданный и незваный…

— Нежданный гость лучше званых двух!

А сам думает: «Чтоб тебе провалиться».

Посидели молча: Разумову не до разговоров, а Вострецов измором берет. Потом Матвей Кириллович вытащил из футляра флейту и принялся наигрывать — не какие-нибудь там вальсы или мелодии, а самые что ни на есть тягучие гаммы.

Филя сидит, улыбается, будто подобная музыка для него первейшая радость.

Еще посидели вот так с полчасика. А ты подумай-ко, — в подобном-то положении старику полчаса ни на что тратить!

На столе — самовар, его Татьяна, ковыляя, поставила, перед Филей давным-давно чай в граненом стакане остыл, — парень к нему и не притрагивался.

Разумов поинтересовался:

— Может, у тебя, Филя, ко мне какой-нибудь насущный вопрос имеется, так я с полным расположением.

Другими словами, вроде бы иносказательно, выкладывай, мол, свое дело, да тоже и честь знай: выпей чай, заворачивай оглобли.

А Федя с прежним простодушием объясняет мастеру-секретчику, которого никак не хочет представлять иначе, как своим будущим тестем.

— Есть такой насущный вопрос, — говорит. — Непреоборимая тоска овладела мной, Матвей Кириллович, после нашего последнего безрадостного разговора, и решил я зайти и спросить вас, имея в виду одну надежду: скажите, а кабы я владел каким-нибудь драгоценным секретом, вроде того, как вы по золочению у нас первый дока, — выдали бы вы за меня свою дочь — Татьяну?

На стенке возле Матвея Кирилловича старинные часы с кукушкой. В этот самый момент выскочила из дупла птичка-невеличка и прокуковала три раза. Ох, беда-бедища! Три часа пополудни, а через час надо чашечки в муфельную печь нести. С последней чашкой работы еще от силы на полчаса, а где их возьмешь, если этот настырный парень прибрел сюда и донимает вопросами?! Чтобы отделаться, отвечает старик:

— Кабы да кабы! Кабы нос до неба рос, так я бы знал, что в раю делается. Но уж коли хочешь знать, скажу: был бы у тебя секрет, и делу конец — хоть сейчас под венец.

Филя улыбнулся, будто того и дал. С места не двигается, беседу ведет дальше:

— Тогда обсудим вопрос…

Вот он как время-то тянул.

Матвей Кириллович косится на бумажный колпак, под которым последняя чашечка спрятана, и сахарным голосом отзывается:

— Милый Филя, этот вопрос, как орех с кулак, его попросту не расколешь и не съешь.

— А какие тут средства требуются?

Ишь — один другого перехитрить ладят. Будто в поддавки играют, на нужные ответы наталкивают, а сами, как два Чапаева, свой стратегический план имеют. Ну-ко, кто верх возьмет: себялюбивый старик — отец с опытом и разумом или парень-вострец, комсомольский вожак, которому любовь разные хитрости подсказывает?

Засмеялся Матвей Кириллович:

— Полагаю, четвертинка требуется!

И так ему весело стало, что перехитрил, мол, я тебя, паренек — желтый рот: сейчас выяснится, что в доме водки нет и придется, хочешь не хочешь, отправляться за четвертинкой. И тебе, не кому другому. Это уж по обычаю и без обиды: молодой должен услужить. А за самогоном идти — не ближний свет, — чуть не через весь поселок. Тем временем, мол, я свою секретную работу и закончу, и ничего-то ты не увидишь.

Филя, как бравый военный, отвечает:

— Слушаюсь. Будет исполнено.

И за дверь.

Разумов все посмеивается. Из-под бумажного колпака чашечку достает, твореное золото расправляет, кисточку на свет смотрит — тонка ли?

Только он все это свое устройство выставил да наладил — дверь настежь, и на пороге Филя с четвертинкой в руке.

— Ваше, — говорит, — приказание выполнено!

У Разумова и глаза на лоб. Руки затряслись и снова все прячет: чашечку, золото, пузырьки да кисточки.