Звонкий колокол России . Страницы жизни - [47]

В этот миг раздумий в номер постучал гарсон с чьей-то визитной карточкой.

Александр Иванович оторвался от письма Огареву, но, чтобы не потерять мысль, крикнул гарсону: «Проси!», — а сам дописал еще торопливо то, что лежало на сердце:

«Язык Бакунина точно накануне катастрофы — его тешит быть пугалом одних, подавлять других смелостью беспардонности, а в сущности, кроме силы мысли и исторической попутности, еще ничего нет… Сангвинических (здесь — в смысле оптимистических. — Р. Ш.) упований я не делю. Ни единства, ни соглашения в началах, ни денег, ни материальных сил. Против — не одна громадная сила…»

Запечатав пакет с этим письмом Огареву, он теперь только как следует разглядел карточку раннего посетителя. А, наконец-то! Явился тот самый покупатель долгоруковских бумаг, о котором уже несколько раз писали и Огарев, и Тхоржевский. Ну-ка, посмотрим на этого смельчака!

И следом за гарсоном Герцен сам вышел на лестницу приветствовать русского гостя.

Глава восьмая. Кто кого!

Я не знаю, родился ли я под счастливой звездой в отношении эмиграции, но начинаю верить в особое мое счастье с этими господами. Признаюсь, я почти трусил за успех, но, очутившись лицом к лицу с Герценом, все мое колебание исчезло… Я был принят Герценом чрезвычайно хорошо и вежливо, и этот старик оставил на меня гораздо лучшее впечатление, чем Огарев. Хотя он, когда вы говорите с ним, и морщит лоб, стараясь как будто просмотреть вас насквозь, но этот взгляд не есть диктаторский, судейский, а скорее есть дело привычки и имеет в себе что-то примирительное, прямое. К тому же он часто улыбается, а еще чаще смеется…

Карл Арвид Романн. Из донесения К. Ф. Филиппеусу от 3 октября 69-го

Мне кажется, жертву любят.

Ф. М. Достоевский

1

— Покорнейше прошу, г-н Постников, — приветливо говорил гостю Александр Иванович. — Я, признаться, не первый день поджидаю вас и уж начал было, как нетерпеливая невеста, сомневаться в стойкости ваших намерений.

— Тому причина — осторожность пана Тхоржевского, вполне, впрочем, извинительная. Лишь после его решительного письма я отважился пойти к вам. Не угодно ли вам взглянуть на это письмо?

— Извольте, хотя поверил бы и собственному впечатлению. Батюшки, пан, видать, торопился, ибо по этому посланию нельзя заключить, что оно писано бывшим студентом русского университета!.. Итак, что же привело вас к идее стать издателем? Если позволите осведомиться, где вы воспитывались? В России или на Западе?

…Биография отставного штаб-ротмистра оказалась не слишком запоминающейся. Больше располагал к себе его живейший интерес к издательскому делу и приметы жадного, лестного любопытства к деловому и жизненному опыту собеседника. Да, этот Николай Васильевич Постников обладает несомненным талантом слушать, располагать собеседника к откровенности и так внимательно ловить каждое слово, что беседующий с ним невольно вдохновляется и сам увлекается своим повествованием.

— И как скоро надеетесь вы издать неопубликованную часть долгоруковского архива? Первый том имел бризантное[10] действие, а второй может быть еще оглушительней. Надо выпустить быстро!

— Разумеется, тянуть тут особенно не придется. Именно первый том и натолкнул меня на мысль купить архив. Решил так: раз со смертью князя второй том последовать не может — значит, не дождаться мне продолжения разоблачений. А прочитать это все — смерть охота! Вот и решил — коли нельзя иначе, куплю документы и напечатаю сам!

— Похвальная решимость! — засмеялся Герцен. — Грехи предков только тогда не падают на потомков, когда потомки… не склонны гордиться своим происхождением! Генеалогия нашего высшего дворянства — сплошной позор! Ведется от палашей, пытавших друзей и родных, от ябедников, доносчиков, воров в княжеских мантиях, от извергов, от разбойников гвардейской опричнины… Да что там! Словом, покупайте, издавайте — и дело с концом!

— Дело большое, — вздохнул Постников, — ведь от условий многое зависит, равно и от цены. Понимаете, Александр Иванович, чем дороже станут мне бумаги, тем меньше средств останется на издание, значит, тем дольше все дело затянется.

— Что ж, — подумавши, сказал Герцен, — примерный контракт, или, так сказать, проект условий, я составлю. Насчет цены придется пригласить одного надежного эксперта. Словом, я полагаю дело решенным, остается только техническая сторона… А теперь извольте-ка с нами откушать!..

Александр Иванович вышел в смежную комнату, вполголоса переговорил там с женой, а затем повел гостя, который особенно и не пытался отнекиваться, в третью комнату, служившую столовой.

Вошла дама — Наталья Алексеевна, с нервным острым лицом, коротко остриженными волосами, заметно тронутыми сединой, в темном шерстяном платье с кружевной отделкой. Ей пришлось задержаться в дверях, чтобы поторопить дочь Лизу, живую одиннадцатилетнюю девочку, одетую с подчеркнутой тщательностью, с гладко зачесанными, заплетенными в две косички русыми волосами. Герцен представил супруге гостя, и тот поцеловал Наталье Алексеевне руку, а здороваясь с Лизой, улыбнулся ей дружески и ободряюще. Все уселись за стол, сервированный весьма заботливо, со множеством ножей, особых вилок, рюмок и целым набором тарелок, салфеток крахмальных и мягких, особенных пробок для початых бутылок; подан был трех сортов сыр, холодные рыбные закуски, грибной жюльен и русская икра. Было видно, что и Лиза, и ее мать давно привыкли к обществу посторонних людей, к ресторанной прислуге, подающей блюда, и умеют вести застольные беседы на любые темы, в зависимости от интересов гостя.