Звонкий колокол России . Страницы жизни - [27]

По характеру же она была женщиной трудной, неуживчивой, склонной к мучительному самобичеванию и крайней обидчивости. Ее нетерпеливость, резкость доходили до деспотизма, свойственного помещикам-самодурам. Это болезненно отражалось на отношениях и с Огаревым, и с Герценом. Ни тому, ни другому любовь ее счастья не принесла. Страдая сама, мучимая сомнениями, колебаниями и угрызениями совести из-за своего перехода от одного любимого человека к другому, она не смогла достичь главной первоначальной цели, какой оправдывала свой поступок: заменить мать осиротевшим детям Герцена. Она довольно близко знала покойную Наталью Александровну, считала ее подругой и наставницей (та была старше на 12 лет) и всегда выражала благоговейное восхищение, почти молитвенное преклонение перед ее памятью. Покойная Натали называла Тучкову-Огареву «своей Консуэлой», по имени героини романа Жорж Санд.

Однако дети боготворимой старшей подруги отнюдь не почувствовали в Наталье Алексеевне вторую мать. Тайный разлад в семье начался очень рано и становился все ощутимее. В сентябре 1858 года у Герцена и Натальи Алексеевны родилась дочь Лиза. Властная, неровная в своих требованиях, мать стала постоянно ссориться с отцом из-за воспитания ребенка. Разумеется, в характере девочки стали проявляться самовольство, упрямство, непослушание. Богато одаренная от природы, девочка стала расти капризным, изломанным существом, не желая заниматься ничем серьезным, что требовало усилий. Мать то потакала этим причудам, то выходила из себя и пугала Герцена крайностью педагогических (точнее — антипедагогических) мер.

Положение несколько изменилось, когда на свет появились два ребенка-близнеца. Матери было тогда 35 лет. Детей прозвали «Леля-бой» и «Леля-герл», забота о них отвлекла Наталью Алексеевну от капризов Лизы, дети росли смышлеными и хорошо развивались, но достигли лишь трехлетнего возраста, когда обоих скосила эпидемия дифтерита в 1864 году.

Это огромное горе совсем ожесточило Наталью Алексеевну, сделало ее мрачной, болезненной, мнительной. Она стала настойчиво твердить, что желает только смерти как единственного избавления от земных страданий. Такое мрачное отчаяние матери тяжело влияло на Лизу, угнетало душу девочки, настраивало против матери: умная девочка понимала, что, желая себе только смерти, мама не видит никакой ценности в своей живой дочке.

Между Натальей Алексеевной и детьми углублялась отчужденность, росла неприязнь. Великодушная и самоотверженная Тата, при всем спокойствии своего характера, не смогла остаться с мачехой под одной крышей. Старшая дочь Герцена то переезжала из города в город, то подолгу жила во Флоренции вместе с воспитательницей Ольги г-жой Мальвидой Мейзенбуг. Давно обособилась и жизнь старшего сына писателя, Саши Герцена, целиком посвятившего себя науке физиологии. Он тоже по большей части жил во Флоренции вместе с сестрами, Ольгой и Татой, опекаемыми строгой Мальвидой Мейзенбуг.

Сам же Александр Иванович, с утра до ночи занятый общественной деятельностью, политикой, публицистикой, редакторским и писательским трудом, вел жизнь почти скитальческую, причем главной базой служила ему Женева — город, им не любимый, но удобный для разъездов и поддержания международных связей.

Наталья Алексеевна с маленькой Лизой обосновались в Ницце, где на кладбищенском холме покоились Натали, погибшие близнецы и начертаны были на каменной плите имена Луизы Ивановны и Коли Герцена, чьи тела поглотило море. Герцена тянуло сюда, в этот теплый город с чудесным климатом и самыми трагичными для Александра Ивановича воспоминаниями. Но, попадая в Ниццу, он никогда не мог надолго оставаться в обществе своей второй жены, мятущейся и мнительной. Ее, как и самого Герцена, тоже мучила тоска по России, но если для него эта любовь к родине была духовной опорой и находила выход в страницах могучей художественной прозы, в острых памфлетах или глубоких философских статьях, то у Натальи Алексеевны это чувство превращалось в источник новых конфликтов с Герценом и Огаревым: она непрестанно строила планы переезда в Россию для педагогической деятельности (к которой явно не имела способностей).

Планы эти смущали не только Герцена с Огаревым, но и Лизу, грозя окончательно сломать ее характер, потому что единственными авторитетами для девочки служили Огарев и Герцен. Разлука с ними или планы такой разлуки вносили лишнюю сумятицу в душу девочки.

Огарев, вполне в духе передовых людей своего времени (описанных, например, в романе Чернышевского «Что делать?»), не отвернулся от оставившей его жены, а старался сохранить с нею дружеские, братские отношения. Он упрекал ее за то, что она осложняет и затрудняет жизнь Герцена вместо того, чтобы помогать ему в работе и воспитании детей Натали. Сам Огарев поселился в Женеве, жил уединенно, перемогал приступы болей и усиливающуюся болезнь, но при этом вел большую общественную работу — был фактически главным выпускающим газеты «Колокол», избирался на общественные посты, вроде вице-президента Женевского конгресса мира, дружил с революционной эмиграцией и поддерживал тесные связи со многими революционерами, в том числе и с Бакуниным. Он постоянно переписывался с Герценом — оба сообщали друг другу немедленно обо всем сколько-нибудь значительном или интересном, что выпадало им в жизни.