Звезды в волосах - [47]

Он наклонился к ней и осыпал поцелуями ее плечо, нежную шею, щеку, которую она все еще отворачивала, а потом его губы коснулись ее волос.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Я люблю тебя. Господи, если бы ты только знала, как я люблю тебя!

Гизела попыталась очнуться от наваждения и подумать, как ей теперь поступить, попытаться внушить себе, что поступает не правильно, что ей следовало бы рассердиться или обидеться. Но она оставалась в его объятиях, чувствуя звон в ушах, охваченная дрожью и порывом радости, который нельзя было выразить никакими словами. , Его пальцы коснулись ее волос, и она поняла, что он вынимает из прически тщательно приколотые звезды. А потом он стал вынимать шпильки, рассыпав их по полу, распуская блестящие локоны, которые Фанни укладывала с таким старанием. Когда мягкие, шелковые пряди волос начали рассыпаться по плечам, Гизела попыталась протестовать. . — — Нет… нет… — пролепетала она. — Вы не должны.

Пожалуйста… прошу вас… отпустите меня.

Но он только торжествующе рассмеялся, и когда последняя шпилька была вынута, ее волосы водопадом хлынули вниз, окутав ее медным облаком изумительной красоты. Тяжелые пряди закрыли весь лиф с низким декольте и опустились гораздо ниже талии, вспыхивая и струясь, как живые, в свете свечей и огня в камине. Тогда он отступил назад, все еще удерживая Гизелу в своих руках, и любовался ею в ореоле великолепных волос. Он заметил смущение в ее глазах, она никак не хотела встретиться с ним взглядом, и ее длинные ресницы трепетали над зардевшимися щеками.

— Ты восхитительна! — воскликнул он, и в его голосе прозвучали благоговейные нотки. — Никогда не думал, что женщина может быть так прекрасна!

Он взял в горсть прядь ее волос и поцеловал с благоговением. А потом, прежде чем она смогла пошевелиться, его губы снова нашли ее. На этот раз поцелуи были жадные и властные, более страстные, чем в первый раз, от нежности не осталось и следа. В нем как будто бушевало пламя. И опять она оказалась беспомощной под его напором, снова почувствовала, что дрожит и трепещет, словно какой-то инструмент, который должен вибрировать от руки хозяина.

Вдруг он поднял ее на руки и опустил на диван. Ее голова оказалась на серебряных подушках, а длинные волосы соскользнули с них до пола. Он сел рядом с ней, склонившись, и его губы нежно коснулись сначала ее рта, потом глаз, а потом пульса, бешено стучавшего на белоснежной шее.

— Ты похожа на водяную нимфу, — пробормотал он, и Гизела, вздрогнув, вспомнила, что подумала то же самое накануне этого вечера.

Как странно, что они думают одинаково, что их умы созвучны даже когда кажется, что их губы и тела растворились друг в друге!

— Водяная нимфа! — повторил он. — Хотя теперь, дорогая, от тебя не веет прежним холодом.

Он стал искать ее губы, и они с готовностью раскрылись от его поцелуя навстречу восторженному трепету, наступившему вслед. Он крепче обнял Гизелу, прикасаясь к ее груди, целуя ее все более страстно и необузданно.

— Ты моя, моя! Сегодня и навсегда! — воскликнул он.

Только теперь Гизела очнулась и поняла, какая опасность ее ожидает, опасность не от лорда Куэнби, а от нее самой. Радость, поднявшаяся в душе, восторженный трепет во всем теле, ошеломивший ее, — все это было западней, из которой она должна выбраться любой ценой.

Его поцелуи одурманили ее своей пылкостью, слова любви, произнесенные невнятным шепотом, убаюкали ее разум, так что ей трудно было понять, что осталось за пределами этой комнаты. Она забыла, что наступит следующий день, а за ним придет другой. Потом ей как будто плеснули в лицо холодной водой, она вспомнила, что вовсе не ей предназначались сердечные признания, не ей он говорил о любви, а императрице Австрии.

Ответный поцелуй принадлежал другой женщине. Она была не более чем актрисой, двойником, и не имела никакого права на чувства, меньше всего — на любовь. Она поняла все это, увидела, какой опасности подвергается. Страсть лорда Куэнби была почти уже неуправляемой. С каждой секундой его поцелуи становились все более жаркими и неистовыми. Гизеле понадобилась большая решительность, чтобы отстраниться от него.

— Отпустите меня, — услышала она свое бормотание.

Казалось, он ее не слышит.

— Я люблю тебя! Господи, как я люблю тебя!

Ты — моя жизнь, мое дыхание, моя кровь!

Он спустил ее платье с одного плеча. Она услышала, как мягкая ткань рвется под его рукой, почувствовала прикосновение его пальцев, и тогда почти с нечеловеческим усилием она высвободилась из крепких объятий.

— Нет! Нет! — закричала она. — Прошу вас, оставьте меня.

Он отпустил ее от неожиданности, иначе ей не удалось бы вырваться. Гизела вскочила с дивана и убежала в другой конец комнаты. Ее волосы растрепались, платье спадало с одного плеча. Она инстинктивно, невинным жестом, прикрыла пальцами грудь и гордо откинула назад голову, как бы в знак своего презрения.

— «Гизела увидела на его лице выражение крайнего изумления, он медленно встал с колен и произнес:

— Почему ты испугалась меня? Что я сделал? Что я сказал, что так расстроил тебя?

И оттого, что он произнес все это мягко и проникновенно и не было в его голосе прежней страсти и яростного напора, ее ответ прозвучал как полная неожиданность для нее самой. Она почувствовала, как слезы навернулись на глаза и неудержимо хлынули по щекам. Гизела метнулась к дверям, все еще придерживая платье, ее волосы развевались на плечах, как огненная накидка.