Звезды под крышей - [17]

Однажды Евдокимыч встал на рассвете, сунул в мешок соли, хлеба, консервов, разбудил жену: "Жди, мать, с рыбой" - и пошел на Неву, где у причала стояла его моторка, голубая с красным нарисованным якорем на корме.

Это было удивительное утро. Он плыл Невой у берега, и ему казалось, что люди на набережной все до одного смотрят на него и думают: "Не иначе, как старый морской волк, вот ведь и пожилой уже, а все в море тянет". И ему от этих мыслей становилось томительно сладко, он ухарски сдвигал набекрень фуражку и приосанивался.

Город кончился. Пошли вдоль берега поля, рощицы, деревеньки. К полудню Евдокимыч пристал к небольшому поселку и отправился в чайную обедать. В чайной было душно и многолюдно. Он встал в очередь, но в этот миг раздалось:

- Батя! Капраз! Не побрезгуй нашим моряцким столом - чего тебе в очереди стоять!

В углу столовой, тесно облепив стол, сидели ладожские рыбаки, на клеенке стояли бутылки вина, закуски. У Евдокимыча радостно кольнуло в груди: "Они назвали меня капразом - капитаном первого ранга! Да я, наверно, и впрямь так выгляжу!"

Он подошел к столу, ребята сдвинулись, налили Евдокимычу вина.

- Отплавал я свое по большим морям! - сказал Евдокимыч и звонко добавил: - За море!

И все закричали:

- За море! - И чокались с Евдокимычем, и лезли целоваться.

Через час Евдокимыч тронулся дальше. Он плыл к Новой Ладоге. Никогда еще не было ему так хорошо, и почти счастливый он пел, сжимая руками руль:

- "Я, моряк, бывал повсюду..."

В Ладоге он решил остановиться в доме для приезжих. Оказалось, что паспорт оставил дома, но он протянул старушке дежурной удостоверение ДОСААФ и сказал внушительно:

- Запишите, капитан первого ранга... в отставке... - И от этой немудреной лжи ему снова стало томительно сладко.

В общем номере он жить не стал, не пожалел полтинника и занял койку в двухместном номере, но поскольку приезжих было мало, жил в комнате один.

Проснулся он оттого, что услышал голос за стенкой:

- Отнеси чай капитану, пока горячий. - И сразу в дверь постучали. И Евдокимычу сделалось необыкновенно приятно, потому что "капитаном" назвали его.

Целый день он гулял по городу, разговаривал с местными жителями, спрашивал, где лучше рыба клюет, куда ему отправиться на рыбалку, и уже к середине дня как-то сам собой возник в городе слух, что приехал на рыбалку знаменитый капитан, гроза фашистов в Отечественную войну, и мальчишки издали почтительно смотрели на Евдокимыча.

Ехать он надумал на остров Княжно, где рыбачил от колхоза известный всей Ладоге Николай. Новые знакомые - ладожане провожали Евдокимыча, и он, прощаясь, взял под козырек и сказал скупо, по-мужски:

- До встречи.

Николаю по рации передали, что Евдокимыч едет, и когда услышал Николай шум мотора, вышел на берег и встретил Евдокимыча у самой воды.

- Поярков, - четко представился Евдокимыч, и его немножко покоробило, что Николай ответил просто:

- Здорово.

Но это в конце концов было сказано сердечно, и Евдокимыч успокоился.

Потом они сидели в доме, пили за знакомство, Евдокимыч хмелел и становился все разговорчивей.

- А однажды, - говорил он, - вел я китобойное судно. И вдруг льды справа, слева... Затерло, одно слово... Выключили машины - в дрейфе, значит. Стоим. Думаю, что предпринять. А тут, поверишь, медведи откуда-то взялись, белые, значит, и прямо к кораблю идут. Ну что делать? Оружия нет. А медведь зимой злой. Беда. Командую: "Гарпунеры! К пушкам!" И сам тоже за пушку встаю. Как дали гарпунами по медведям, три на льду остались, остальные деру!

Он говорил, захлебываясь, увлекаясь, почти сам веря в свою фантазию, и одно смущало его, что Николай не охает, не перебивает, а только глядит и улыбается. И эта улыбка словно подстегивала Евдокимыча, и он снова говорил, говорил... Погасла трубка. Он выбил золу, набил.

- Трубку курите? - спросил Николай.

- Трубку... В Бостоне подарили... Докеры...

- Докеры? Почему докеры?

Евдокимыч и сам не знал, зачем он помянул докеров, и, закашляв, объяснил не очень ясно:

- Это, значит, бастовали они. Ну, а нас, как советских людей, уважили, разгрузили. И трубку подарили. За мир, значит, одним словом.

- А что в Бостон возили?

Евдокимыч снова сбился с плавного разговора, но потом сказал:

- А помидоры, значит... Поскольку мы с Америкой промтоварами не торгуем.

Они сидели допоздна, и Евдокимычу только одно не нравилось, что Николай все время улыбается, хотя, если подумать, улыбка ведь у него хорошая, без обиды.

На следующий день Евдокимыч решил заняться делом - рыбачить. Николай отвез его в тресту на высокий камень, откуда лучше всего в последние дни окуни клевали.

Евдокимычу не везло. Поплавок дергался, рыба либо срывалась, либо вообще, съев червяка, уходила. К вечеру привез Евдокимыч лишь пять небольших плотвичек. Он расстроился: пора домой возвращаться, а без рыбы хозяйке хоть и не показывайся.

Наутро заверещал мотор вдали, и вскоре причалила к берегу моторка. Приехала жена Николая. Николай старался виду не показывать, но был рад ее приезду, суетился и неуклюже помогал жене. Жена была молодая, высокая, черты лица крупные, но мягкие, и потому она казалась добродушной и милой. Звали ее Верой. Она вымыла в доме полы, настелила пахучие луговые травы, протерла стекла, и вдруг стало в доме как-то просторнее, светлее и торжественней.