Звезды не для нас - [56]

Четвёртый цвет

Полина Кузаева

г. Оренбург

Все чаще мастеру Ке приходило на ум, что он зажился на этом свете. Вот и сейчас, когда пришло время рассчитываться с курьером.

Выразительно кивнул подбородком на дверь, а про себя процедил: «Убирайся прочь, мальчишка».

Но тощий, как уличный пёс, тот и не подумал послушаться.

– Заплатите, и я уйду, – произнес он и на всякий случай поставил ногу между дверью и косяком.

Мастер Ке вздохнул и незаметно пощупал пальцами кошелек. Тот бы таким же худым, как курьер.

– Тебе, может быть, не известно, кто я?

Спросив, Мастер поморщился. Конечно, нет. Стоило унижать себя вопросом. Каково же было его удивление, когда услышал короткое, как выдох, «известно».

– Что же?

Мастер посмотрел на курьера внимательнее. Карие глаза и тонкая, как у одуванчика, шея. Весь будто из струнок собран. Кажется, чихни, и парень разлетится былинками.

– Чего молчишь? Говори, когда спрашивают, – повторил мастер.

– Вы художник. И зовут вас…

– Замолчи! – рявкнул Ке. – Я мастер!… Повтори.

Курьер склонил голову:

– Вы мастер. Лучший среди живущих. А теперь заплатите, пожалуйста, за доставку.

В груди у Ке потеплело. Давно он не слышал таких слов в свой адрес. Размякнув, сказал как есть:

– Мне нечем платить. Но ты можешь выбрать любую из вещей здесь и забрать себе.

Взглянув на мальчишку, мастер понял, что денег у того тоже нет. Что же, он молод и заработает в другом месте, сказал себе Ке.

– Спасибо, – ответил парнишка и начал разуваться. Челка закрыла глаза, он смахнул её пальцами – обыкновенный жест – но мастер впился в него глазами, как нищий в милостыню.

– Откуда ты знаешь меня? – сварливо спросил Ке юношу.

– Вас многие знают, – вежливо ответил тот и улыбнулся краешком рта. И это тоже Ке поймал и сохранил в памяти своих старых голубиных глаз. Ему хотелось и выгнать мальчишку, он так отвык от чьего-либо общества, и не отпускать от себя.

– То раньше было. Сейчас всё не так. Как тебя зовут?

– Нави.

– Дурацкое имя! Выбирай, Нави, скорее что-нибудь и уходи!

Сказав, мастер отвернулся к окну. Спина, руки – всё рвалось обернуться. Что же выберет мальчишка? Понравится ли ему корабль, привезенный Ке из Архангельска? Или дивный камень, найденный в Индии?

– Но где ваши картины, почему их не видно?

Ке подошел к железной кровати и постучал палкой по полу:

– Доставай сам.

Мастер уселся напротив и получил огромное удовольствие, наблюдая, как удивленно изламываются брови, и красивые телячьи глаза будто говорят: «Вы храните полотна под кроватью»?

«Да, мальчик мой, храню именно там, а где же ещё их держать? – отвечают истершиеся зрачки мастера. И Ке беззвучно смеется.

Мальчишка глядит на его церкви, на любимый лес, на смеющихся девушек, идущих по парковой тропинке.

– Вот это, – говорит он и показывает на эскиз. На нем ветер гонит утлую лодку к маленькому острову. Лес кольцом обнимает заповедную землю.

– Смотрю, и мне пахнет, – тут мальчишка замолкает, – домом.

И хотя Ке ничего не спрашивает, говорит:

– У нас в деревне часто дождило. Это бабушкино слово. И весной, когда расцветали цветы на горе, казалось, что воздух звенит от невидимых капель. Будто поет первым ирисам и тюльпанам.

– Ты хорошо знаешь цветы, – кривится мастер. – Идём-ка на кухню.

Ке ставит чайник и высыпает в чашку последние крупинки кофе. Достает из хлебницы черствую булку. В стеклянный стакан, на поверхности которого плещется акварельное море, выливается весь чёрный напиток.

– Пей. Ешь.

Мастер запрещает отказываться. Для верности трясет пальцем, чтобы курьер не смел рассыпать глупых слов.

Дождавшись, когда исчезнут последние крошки и последний глоток кофе будет выпит, Ке говорит:

– Расскажи, почему ты такой бестолковый. Ладно я, мне можно. Не хочу рисовать для людей. Но ты, почему голодный и нищий?

Ке наблюдает за гостем сквозь шторы приспущенных век, не торопит с ответом. Что время – вон оно – пылинками оседает на пол. И некому убрать его мокрой тряпкой.

– Моя история такая же, как и у половины других людей.

– Мне нет дела до других людей с их половинами. Я тебя спросил, -

Вытащив огрызок карандаша из-за уха, Ке рисует. На уголке старой скатерти, покрытой узорами и символами.

Мальчишка находит взглядом окно и смотря на однотонное серое небо, отвечает:

– Два года назад, когда началась эпидемия, домой приехали какие-то медики из военного госпиталя. Взяли анализы, – он говорит это ровно и совершенно безжизненно, словно включил магнитофонную запись, которую сам же прослушал до дыр, – У мамы, папы, бабушки, дедушки, старшей сестры. Даже у кошки. И у меня взяли. А через неделю приехали и увезли всех. Только мы с Маруськой остались. А еще через неделю пришло письмо, а в нем слова, что так-то и так-то похороны будут закрытыми. Вместе с письмом пришли люди в форме и забрали меня в город, в приемник.

Рука Ке замирает в воздухе.

– А кошку? -

Мастер не поднимает от скатерти глаз и не видит мокрых щек.

– Маруська осталась. Может, научилась ловить мышей. А то отец все ругался, что это они ее гоняют.

Ке вскидывает брови:

– И ты не попытался вернуться и найти ее?

– Вы серьезно? – Мальчишка с мукой глядит на мастера. – Без разрешения на улицу выходить нельзя, не то, что город покинуть. А мне ещё 16 нет.