Звезды не для нас - [50]

– Мне не нравится. Оставьте себе. Спасибо.

Трикс хотел направиться дальше, но зазывала не пускал, вцепившись пальцами в белоснежный рукав. Грязные ногти мяли хрустящую ткань.

– Подождите, – зашипел он. – Люди работали, старались. Сначала заплатите.

– Мы так не договаривались.

– Что вы как маленький! Любой понимает, что за работу нужно платить. Да, парни?

– Конечно, – глухо отозвался тигр.

– Разумеется, – сказал конь.

– Сколько?

– Всего пятьсот рублей.

– Шутите?

– Мужчина, – голос стал тихим и серьёзным.

Зазывала придвинулся почти вплотную, больно сжал запястье. Он стоял так близко, что Трикс чуял запах сигарет изо рта.

– Вот, – зазывала выхватил из своего кармана пачку купюр. – Люди платят, а ты ломаешься?

Трикс почувствовал, как крутанулась ящерка в кармане.

– Хорошо, – он улыбнулся и достал бумажник. – Ваша взяла.

На брусчатку выпало красное удостоверение с золоченым орлом.

– Ой, – сказал Трикс, подбирая книжечку, и постучал по корочке ногтем. – Какой я неловкий.

Тигр одним прыжком перемахнул через бортик перехода, конь исчез между домами, неловко шлепая копытами. Зазывала не успел – Трикс придержал его.

– На кого работаешь? – спросил он.

– На Аркадия Ивановича…

– Понятно. Знаешь, что я подумал, – сказал Трикс, глядя в потухшие глаза зазывалы. – Сфотографироваться со мной на память – большая честь. Давай деньги, и я не стану звонить Аркадию Ивановичу и рассказывать, как ты пытаешься развести уважаемых людей.

Он протянул руку. Словно загипнотизированный, зазывала вложил туда всю пачку банкнот. Мятые купюры легли в ладонь.

– А теперь брысь…

Прежде чем убрать удостоверение Трикс раскрыл его и удовлетворенно хмыкнул. Внутри было пусто: ни фотографии, ни букв, – только чистый лист.

Деньги и бумажник исчезли в кармане. Оттуда выглянула ящерка и облизнулась.

Словно очнувшись от наваждения, в сотне метров отсюда зазывала остановился. Глянул на снимок. Тигр и конь обнимали пустоту. Руки задрожали. Он точно помнил, что еще пару минут назад на фото была фигура в белом… Мужчина? Высокий или низкий? Черты стирались из памяти, и о странном происшествии напоминала только непривычная пустота в кармане с выручкой.

Смятая фотокарточка отправилась в урну.

Трикс, посмеиваясь, спустился в подземный переход. Там одинокий гитарист горланил протяжные песни. Басы бились о стены, стонали струны, скрипел слабый голос, метавшийся эхом в замкнутом пространстве.

– Подайте бедному музыканту, – сказал он.

– Не подаю.

– Пожалуйста…

– Вы слишком плохо играете.

– Может, сам сыграешь, если такой умный?

Трикс молча отобрал инструмент, чуть подкрутил колки, прислонился к холодной стене и ударил по струнам. Музыка затопила переход, и люди, которым посчастливилось там оказаться, замерли. Время остановилось. Он начал петь что-то невообразимо грустное, щемящее, но после никто не смог вспомнить ни слов, ни мотива. Где-то на границе памяти маячило неясное чувство потери, трепетала тихая тоска, разгоралась надежда.

Голуби, сидевшие на ступеньках, внимательно склонили головы, перестав терзать размокший хлеб.

Кто-то пнул шляпу, стоявшую на полу. Звякнули монеты, и Трикс прекратил играть. Он увидел троих полицейских: черная форма, колючие глаза, искривленные губы. Они походили на разновозрастных близнецов – молодой, зрелый, пожилой – будто вылепленные из одного теста, с похожими скучными лицами. Только морщины позволяли различать их.

– Здесь играть запрещено, – сказал старший.

– Но ведь людям нравится.

– Точно?

Полицейский обвел глазами толпу. Вырванные из оцепенения, люди прятали глаза и медленно разбредались. Вскоре не осталось никого. Спешащие прохожие обходили их стороной, завидев чёрную форму.

– Пошли с нами, – сказал полицейский.

Трикс запустил ладонь в карман, но вместо удостоверения нащупал только пепел. Холодный язычок ящерки пощекотал пальцы.

– Почему ему можно, а мне нет? – поинтересовался он, кивая в сторону музыканта.

– Потому, – отрезал полицейский. – Пошли. Тебе, – он выделил слово голосом, – здесь играть нельзя.

– Прикармливаешь, значит? – обратился Трикс к музыканту.

– Да что ты себе позволяешь, – молодой полицейский потянулся к дубинке.

Щелкнули наручники, отстегнувшиеся от ремня.

Гитарист задумчиво вертел инструмент, недоверчиво разглядывая струны. Музыка продолжала играть где-то внутри. Он погладил гриф, сохранивший тепло ладоней Трикса, и хрипло сказал:

– Оставьте его, мужики.

– Семеныч, ты чего? – удивился старый.

– Пусть идет, не надо. Он больше не будет здесь играть. Правда?

– Не буду, – подтвердил Трикс.

– Иди! – голос сорвался на визг. – Ну, пока я не передумал!

Трикс поклонился. Запустил руку в шляпу с деньгами и выгреб всё без остатка.

– Я возьму это, – сказал он, повернулся и отправился к выходу.

– Ну ты и дурак, Семеныч, – сказал гитаристу кто-то из полицейских. – Этот парень совсем оборзел. За что ты нам платишь, если не за это?

– Отстаньте, – ответил гитарист. Впервые за долгое время он вспомнил, какой может быть музыка.

Трикс двигался по шумной улице. Поел в кишащем тараканами ларьке с шаурмой. Выиграл потрепанную жизнью плюшевую игрушку, бросая дротики в мишень. Угадал, под каким напёрстком горошина. Каждый, кто хотел его обдурить, в итоге оказывался ни с чем, и очередная порция денег исчезала в нагрудном кармане.