Звезды Маньчжурии - [32]

Душно!..

Унгерн приказал подать автомобиль и черной тенью стал носиться по полуночным замерзшим улицам. Горе тому часовому, кого он не найдет бодрствующим! Горе и тем, кто сидит на гауптвахте, потому что Унгерну сжало сердце, и он готов на все, лишь бы отпустило…

Он обязательно заедет на гауптвахту и произведет короткий и правый суд!

Засовы гауптвахты загремели. Часовые застыли изваяниями, и Унгерн, нахмурившись, выслушал рапорт дежурного.

— Привести… — бросил он коротко, ткнув пальцем в первое имя в списке арестованных.

Ввели Жданова…

Когда Жданов, входя, посмотрел на своего бывшего вождя, — он сразу определил его состояние и понял, что его ожидает.

Собственно говоря, игра была проиграна еще пару дней назад, когда его арестовал патруль за нападение с ножом в руке на Цадипа. Цадип через два часа скончался на перевязочном пункте.

При свете оплывающего огарка глаза Унгерна так и впились в арестованного.

— За что арестован?

Жданов усмехнулся:

— За хорошее не посадят, Ваше Превосходительство!

— Кто ты?

— Дезертир из вашего отряда, — не моргнув глазом, отчеканил Жданов.

Игра ведь все равно проиграна… Так отчего же не побеседовать с Его Превосходительством по душам?!

В сумрачной душе потомка пирата был уголок, где скрывалось одинокое чувство — уважение к смелости.

— Как попался?

Жданов спокойно изложил историю нападения в степи, смерть товарища и решение мстить во что бы то ни стало.

В одном месте рассказа глаза Унгерна опять впились в арестованного:

— Ты видел духа, от которого побежали монголы!

— Да разве можно видеть духа, Ваше Превосходительство?

Этот ответ был величайшей оплошностью: суеверный вождь, приглядывающийся к знаменьям и верящий в темные силы, освободил бы Жданова, будь тут вмешательство потустороннего. Теперь же все было испорчено: Жданов переступил его закон дважды — дезертировал и присвоил себе месть…

— Довольно. Завтра тебя расстреляют! Введите следующего!

Кольцо, сжимавшее сердце Унгерна, как будто уже ослабло.

— Ваше Превосходительство! Так уж расстреляйте и тех двух оставшихся грабителей вместе со мною… Все ж веселей!..

Во взгляде Унгерна просквозило что-то, похожее на благодарность: этот человек прямо-таки доставлял ему возможность проявить свою власть над жизнями людей!

Он подробно расспросил о местонахождении виновных…

Сейчас же появился наряд солдат, — справедливости был дан полный ход… Суровый вождь оживился.

* * *

В Урге наступал рассвет. Где-то взревел верблюд, и залаяли псы на окраине. Фиолетовая дымка окутывала окрестные горы, за которыми во все стороны разбегались древние, костями усеянные дороги через желтую пустыню.

С наступлением нового жестокого дня по этим бесконечным дорогам пойдут, раскачиваясь как пьяные, верблюды в Кашгар, Кульджу, к Гималаям и в таинственный Тибет.

Жестокий день наступал быстро и бичом необходимости гнал обитателей теплых юрт на утреннюю прохладу.

Сны еще прятались в складках их длинных халатов; мужчины ежились на утреннем холодке и нехотя вели коней на водопой. Может быть, их только что ласкали скуластые женщины, увешанные фунтами старинного серебра…

Лень сквозила в каждом движении монголов, и пока они, зевая, посматривали на небо — вдали, за свалочным местом, раздался залп взводом.

Там расстреливали осужденных накануне Унгерном, и в этот именно момент Жданов отправился в одну страну, где он еще не побывал и откуда не возвращаются…

На путях извилистых

1

Как только издали замаячило здание полустанка, я и Ордынцев спрыгнули с товарного поезда. Толстый кондуктор-хохол чуть-чуть не сделал того же, но благоразумно остался на тормозной площадке, бешено ругаясь и жестикулируя: он во что бы то ни стало хотел сдать нас полиции за бесплатное пользование вагонными крышами… Этот человек, без сомнения, обладал сварливым характером, ибо все время, как только открыл наше местопребывание, злобно и желчно ругался, точно мы причинили ему громадные убытки…

— На, выкуси! — Ордынцев показал ему вслед всем известную комбинацию из трех пальцев — и нас обоих посетила трепетная радость, что мы оставили этого злюку в дураках. Я качался на своих ослабевших от голода ногах, но беззвучный хохот сотрясал мое тело — лишнее доказательство, что человек не чужд маленьких радостей даже в самых безнадежных положениях.

Такое состояние продолжалось, пока хвост лязгающего железного зверя не отполз совсем, и тогда нас атаковала тишина побуревших под дуновением ранней осени отрогов Хингана, После грохота поезда тишина казалась почти потрясающей, враждебной и недоверчивой. Она точно спрашивала:

— А что вы тут намерены делать?

— Двигаться, жить и искать всего того, что делает жизнь привлекательной! — хотелось мне крикнуть в пространство, но это могло вызвать насмешки Ордынцева и обвинения в излишней нервозности — вместо этого я спросил:

— Нет ли у тебя еще табаку? Табаку не было, и это причиняло мне больше страданий, чем голод. Мы зашагали вперед размеренным и неторопливым шагом бродяг, которым некуда спешить, ибо весь мир, куда ни взгляни, принадлежит им, и они с одинаковым успехом могут повернуть как направо, так и налево — восхитительная свобода!