Звезды комбата - [41]

…Танки передового отряда прогрохотали по мосту и, как было условлено, на минуту остановились; с передних машин посыпались мотострелки.

Хохряков вызвал Агеева:

— Слушай, Гриша. Немедленно отойди и, если можешь, проберись в хвост колонны, а мы сейчас ударим в лоб. Понял?

— Есть бить в хвост и в гриву!

— Всем вперед! Передний заднего не ждет! Делай, как я! — Хохряков привычным жестом взмахнул рукой над башней танка.

Само собой разумеется, командир передового отряда имел право принять и другое решение: поддержав огнем, вывести взвод Агеева из дефиле к мосту и на реке Варте принять бой до подхода главных сил бригады. Логическое оправдание такому варианту было: неравные силы, в тесной балке танки — отличная мишень для фаустпатронщиков, артиллерии, авиации…

История оправдала бы и это решение. Но тогда польские города Мстув и Ченстохова остались бы на длительное время в фашистской неволе и непременно были бы стерты с лица земли в позиционных боях. В таком случае сотни тысяч узников, томящихся в гитлеровских лагерях смерти, так и не дождались бы освобождения: всех их могли уничтожить фашисты. Потому, что именно потеря внезапности удара и задержка в наступлении дали бы гитлеровцам время собраться с силами.

Низкое и тусклое зимнее солнце осветило начавшееся побоище.

Тридцатьчетверки, по две в ряд врезаясь в колонны гитлеровских войск, продвигались с таким напором и быстротой, что вражеские артиллеристы не успевали разворачивать пушки, пехотинцы — снарядить для броска гранату, а фаустпатронщики — изготовить к бою свое опасное для тридцатьчетверок оружие.

В стороны валились, переворачиваясь вверх тормашками, горящие машины, катились оторванные колеса пушек и стволы минометов, в щепки превращались повозки. Ряды гитлеровцев таяли под напором стали и огня, точно снег в кипящей смоле.

В страшной панике вражеские солдаты и офицеры, бросая оружие и амуницию, с непередаваемым ужасом в глазах ломились в ворота и калитки, лезли в окна домов, взбирались на каменные заборы. Тех же, кто в этой ужасной сутолоке ухитрялся изготовиться к бою, немедленно подавляли автоматчики и пулеметчики Горюшкина. С брони танков они сеяли среди врагов смерть.

А в шлемофонах членов экипажей слышалось: «Вперед!» Гвардии лейтенант Павлов впервые так близко увидел сверкающие боевым азартом глаза Хохрякова: комбат, словно сливаясь с мчащейся на бешеной скорости машиной, неудержимой командой бросал в атаку танковую лавину.

Многие гитлеровцы в страхе бросали оружие и высоко поднятыми руками демонстрировали свою готовность сдаться в плен.

Выполняющее роль своеобразного конвоя подразделение эсэсовцев попыталось прекратить панику. Кое-кто из них сумел в этой сумасбродной сутолоке развернуть к бою противотанковые орудия, однако неодолимые тридцатьчетверки сокрушили их прежде, чем те успели произвести хоть один выстрел.

Быстротечный бой закончился полным поражением противника. Почти тысяча вражеских солдат и офицеров была взята в плен. Лишь немногим удалось спастись бегством. Кое-где мелькали по косогору черные шинели улепетывающих эсэсовцев.

Танки остановились, заняли круговую оборону на западной окраине Мстува.

Хохряков на своей тридцатьчетверке поднялся на бугор метрах в двухстах — трехстах от шоссе и, вооружившись биноклем, принялся рассматривать путь на Ченстохову. До нее оставалось 12 километров. Наручные часы показывали ровно четырнадцать.

Невдалеке толпились военнопленные.

Вскоре на бугор, где остановилась машина Хохрякова, лихо подкатил танк, густо облепленный мотострелками. Из машины вышли Горюшкин и Башев — просто сияющие от радости. Выслушав их сообщение о том, что у моста через Варту все в порядке, Хохряков сказал, обращаясь к парторгу Пикалову!

— Володя! Для конвоирования военнопленных оставляю тебе экипаж Башева и взвод автоматчиков: сдай, куда следует, этих вояк и оформи документально. Все — под расписку: солдат, офицеров, оружие, уцелевшую технику. И догоняй нас в Ченстохове.

Не успел Пикалов ответить, как Хохряков заразительно рассмеялся и обратился к стоящим рядом офицерам:

— Эх, друзья, вам надо сутки мыться и одежду отстирывать от грязи, копоти и крови…

— Зато устроили фашистам настоящую парилку! — сострил Агеев.

Офицеры заулыбались, а Хохряков посерьезнел.

— Да, товарищи. Сегодня многие фашисты увидели свой последний час. Но пока еще не все. Готовьтесь к новому бою.

Пока Хохряков уточнял с командирами танковых рот порядок дальнейших действий, Горюшкин и Пикалов распоряжались по отправке пленных.

Хохряков окинул взглядом, казалось, нескончаемую колонну отвоевавшихся гитлеровцев и, взмахнув рукой, по-кавалерийски скомандовал:

— По коням!

Раньше в направлении на Ченстохову выступили все три танка разведвзвода лейтенанта Агеева с поредевшим взводом десантников Горюшкина и несколькими саперами на броне.

Через два часа комбриг И. И. Чугунков услышал по рации хрипловатый от простуды голос Хохрякова:

— Товарищ гвардии полковник! На плечах противника въехали на северо-восточную окраину Ченстоховы. Во взаимодействии с мотострелками потихоньку тесним гитлеровцев.

— Спасибо, двести девятый, — весело ответил комбриг. — Немедленно порадую Батю. А вы пробивайтесь через городской парк на западную окраину. Пока мы подойдем, чтобы и птица не пролетела в город.