Звезды и селедки (К ясным зорям - 1) - [11]

некоторые сведения о гусятах и гусях

Сегодня я своих гогочущих гусят - стриженных ступеньками большеголовых мальчишек, тупоносеньких и остроносеньких девчушек с косичками и красными от усердного правописания пальчиками - отпускаю на каникулы.

Вон они напоследок поплевывают на запачканные настоящими фиолетовыми чернилами пальцы и трут их о камень фундамента, доедают пироги из своих торбочек, играют на солнышке в пуговицы, а наиболее экспансивные шепчутся в сторонке. Это, верно, те, кто собирается бить "класкома" Павлика Титаренко за то, что он их несправедливо "записывал".

Мы с Евфросинией Петровной ведем по два класса. Работаем так: задашь самостоятельную работу во втором классе, или, как теперь говорят, во второй группе, а сам идешь в четвертый. А за порядком следит "класком" выборное лицо. Выбежит кто из-за парты - сразу же его на карандаш, уминает кто пирог, а "класкому" не дает - тоже на заметку, примутся драться ручками - и эти попадут в список. А учителю, как это бывает, некогда разбираться: одного - в угол носом, другого - за ухо да к доске, а кого и из класса вон, конечно без книжек.

Павлик Титаренко уже три года "класкомом". Избирают его большинством в несколько голосов. Потому как льнет к детям богатеев. Да и сами богатые хозяева начинают признавать его отца ровней себе - хозяином. А как же, "американец"!

Кузьма Дмитриевич Титаренко, отец Павлика, малограмотный, но хозяйственный мужик, еще до войны уехал в Америку. И звезды с неба хватал по-настоящему - мыл окна в небоскребах. Кроме американских индейцев да украинцев, никто за такую работу не брался. Старательный был работник, ни разу не свалился, не пил, не болел, сладко не ел и за три года накопил столько долларов, что хватило не только на обратный путь, но и домой привез в гаманке на груди полных шестьсот да еще пятьдесят. Кое-кто из нужды так и не вылез, а ему вот подвезло. Сразу поставил себе новый дом на три комнаты, крытый оцинкованной жестью, выложил погреб из серого камня, поставил амбар на фундаменте, конюшню и хлев, завел скотину, приобрел инвентарь и уже на керат* для соломорезки заглядывался, а в мыслях были и молотилка, и двигатель к ней.

_______________

* К е р а т - механизм конного привода молотилки, соломорезки и других сельскохозяйственных машин.

И сразу из Кузьмы-американца стал Кузьмой Дмитриевичем, хозяином. И уже никто не удивлялся, что с ним здороваются за руку те, кто раньше на его поклон лишь касались палками козырьков.

Пока трезвый, держится Кузьма Дмитриевич богатеев, а как выпьет изрядно, так обнимается и целуется, плача, - "ой, братец, какие были времена!" - только с голытьбой.

А два его старших сына ходят теперь не сторонкой, а, надев в воскресенье суконные пиджаки и галифе, идут вперевалочку посреди улицы, постреливая глазами на девчат, зажав в зубах папиросы "Ира".

Самый старший, Тимко, будет, наверно, хорошим хозяином. Только и знается с хозяйскими парнями. И невесту ищет себе в соседних селах девицу зажиточную, выбирает придирчиво, чтобы была широка в плечах - мешки с воза таскать, широка в бедрах - чтоб детей легко рожала, не залеживалась после родов, и рука чтоб была вот такущая - чтобы много пшеницы могла схватить в пятерню, когда станет жать.

- А на красоту мне - тьфу! - говорит Тимко. - Мужик с жинкой видятся только ночью, с лица ее воду мне не пить!..

Тот, что помладше, Данила, в отличие от увальня Тимко, веселого нрава, сущий цыган, с крючковатым носом, сбитым набок в ночных побоищах парубков, с кучерявым чубом, похожим на длинную овечью шерсть. Этот уже знает толк в красивых девках и, говорят, много доверчивых испортил.

Третий, Андрей, к хозяйству менее способный, зато в науке - семи пядей во лбу. Закончил двухклассное министерское, теперь учится в ветеринарной школе. Будет у Кузьмы Дмитриевича и собственный ветеринар. Одевается Андрей иначе - вместо вышитой сорочки студенческая косоворотка, подпоясанная шнурком с кисточками, чуб у него - "политика", на курносом носике - пенсне со шнурком.

Андрюшка по характеру мягче обоих старших братьев. Стоил он Кузьме Дмитриевичу немалых денег, но все же осмеливается иногда и поспорить с отцом:

- Нет, папа, вам еще далеко до культурного хозяина! Нужно стать, говорю вам, не крестьянином, а фермером!

Наша Ядзя Стшелецка работает в школе уборщицей и сторожихой, хотя охранять в школе нечего. Так Андрей, замечаю, частенько поглядывает на нашу святую деву, а она, кажется, и не замечает этого.

- Ядзя, - говорю ей, - понравился парубок? Тот, что поклонился тебе?

- Тота дитина? - округляет она глаза и очень долго, словно в недоумении, погрузившись в свои мысли, смотрит на дорогу. А потом молча покачивает головой.

Что это должно означать - неизвестно, должно быть, и ей самой. Однако выражение святости не покидает ее прекрасного, нежно-розового лица, и я, в который уж раз, начинаю сомневаться - не переодетый ли это ангел?.. Потому, наверно, и молодой Титаренко жаждет сподобиться божьей благодати на греховной стезе, ибо на законный брак с безродной ляховкой отец еще, может, и дал бы согласие, а вот мать - она ведь родная сестра самого Тадея Балана - мать не переубедишь...